Излом

Научил Татьяну нажимать на кнопку, и она запечатлела нас с Денисом у какой‑то клумбы – моя рука у него на плече, а он, замученный, грустно глядит в объектив.

Мы довольно сносно научили сына читать и считать до ста, но первой его отметкой оказалась жирно нарисованная красным фломастером двойка на квадратном альбомном листе с ладонь величиной.

«Чтобы родители без очков увидели», – подумал я.

Через месяц он стал носить нормальные двойки. Но пятёрок, слава богу, было намного больше.

8

На заводе дела шли всё хуже и хуже – заказов стало намного меньше, и нас с Заевым, а также Большого с Гондурасом и некоторых других, временно перевели в механический цех.

— Нет ничего более постоянного, чем что‑то временное! – пессимистически изрёк Гондурас.

Впервые попав в механический цех, разочаровался. Грязь, металлическая стружка, масло, шум, грохот.

Единственным украшением цеха являлся огромный аквариум, наполовину наполненный зелёной водой, в которой можно было рассмотреть рыбку, если только она вплотную подплывала к стеклу. Поражала жизнеспособность этого сказочного существа.

«Интересно, она мат понимает?» – разглядывал красочное создание.

По стенам висели пыльные вымпелы и пожелтевшие фотографии передовиков производства, на которых они сами себя с трудом узнавали. Впрочем, эти фотографии давно никого не интересовали. Обращал на себя внимание лишь плакат, на котором строгая женщина в чёрном платке, завязанном на шее, подносила длинный как штык палец к сжатым губам, и суровая надпись извещала: «Не болтай! Подслушать могут стены. Недалеко от болтовни и сплетни – до измены!».

Любитель лозунгов Заев с неподдельным интересом и вниманием, шевеля губами, прочёл надпись.

— Мне бы её на перевоспитание! Страсть как люблю серьёзных мамзелей…

Рядом красовалась картинка с обнажённой манекенщицей, которая прикрывала пальцем здоровенный, как пуховая подушка, лобок.

— Его и ладонью не закроешь, а она пальчиком!.. – разглядывал Пашка заграничную девицу. – Совковая дама завлекательней выглядит, – сделал он вывод.

— Чем это? Мне лично больше нравится голенькая…

— Аполитично рассуждаешь, чэстное слово, понэмаешь ли… – с кавказким акцентом произнёс он. Наша баба колоритнее смотрится… Та сразу ноги циркулем… а с этой повозишься, пока докажешь, что не шпиён…

Представителей сборочных цехов раскидали по разным участкам, нас с Пашкой направили в помощь пожилому мужику с красивой седой головой по фамилии Котов.

— Сплошная фауна попадается, – усмехнулся я. – Зайцы, лисы и вот теперь – коты.

Особой разговорчивостью новый шеф не отличался. Пашке объяснил, где и каким сверлом сверлить платы, мне показал, как счищать заусенцы. Иронично понаблюдав за нашей сноровкой, ушёл в курилку.

— Тоже мне, корифей! – возмутился Заев. – Любой дурак дырку просверлит…

— Особенно на доминошке дупель пусто, – перебил его.

– … А ты электронный прибор собери… – не слушая меня, тешил свою профессиональную гордость.

Работа действительно была простая, наподобие колхозных борон.

После обеда, для разнообразия, поменялись местами – я стал сверлить, Пашка счищать заусенцы. Неразговорчивый седоголовый мужчина обрабатывал наши заготовки на станке.

Беседы в местной курилке ничем не отличались от нашей. На этот раз особенно досталось Бакатину, который передал схему всех подслушивающих устройств в строящемся здании посольства американцам.

— Нам США такой подарок не сделали! – похрустел суставами пальцев Котов.

— Господина Бакатина следует передать в руки женщине с плаката, чтоб она его изнасиловала! – развеселил всех Пашка и с этой минуты стал лучшим другом своего нового учителя.

На следующий день обвиняли Горбачёва за то, что не принял Эриха Хоннекера после объединения Германий.

— В Чили приняли, а в СССР побоялись! – хрустел пальцами Котов.

— Полагаю, Горбачева тоже следует отдать в руки ненавистнице шпионов! – глубокомысленно произнёс Пашка. – Если, конечно, Райка её сама не изнасилует, – вновь развеселил унылый пролетариат.

Котов с восхищением хлопнул его по спине.

На третий день костерили власти Латвийской республики за суд над рижским омоном, состоящим в основном из русских парней. Судили их за попытку свержения «законной» власти.

— А почему не судили латвийских лидеров за свержение власти и выход из состава Советского Союза?.. – подёргал пальцы Котов и глянул на Пашку.

Тот промолчал.

— Правильно! – с чувством хлопнул его по плечу. – Тут даже нашей бабе справиться не под силу!..

И так продолжалось каждый день.

«Верно подметил Семен Васильевич, что нет ничего стабильнее чего‑то временного…»

8 декабря того же года народ получил прямо‑таки вечную тему для разговоров, которая, по моему разумению, будет доминировать лет сто, пока всё не встанет на круги своя. В этот день, предварительно прилично вмазав, так как на трезвую голову такие решения не приним аются, лидеры трёх славянских республик в Беловежской пуще подписали соглашение о роспуске Союза и создании СНГ. Отныне имена Ельцина, Кравчука и Шушкевича чёрными буквами войдут в историю нашего государства, которое тысячу лет кровью и потом сколачивали предки этих иуд и предателей.

Свершилась самая гигантская трагедия для русского народа. Он стал изгоем в собственной стране! Сотни тысяч людей оказались беженцами в республиках, где десятилетиями жили в мире и согласии.

И всё для того, чтобы Ельцин получил власть!

Люди в цеху были просто в шоке. Даже Пашка не сумел их развеселить.

— Мужики! – рассуждал он в курилке. – Пошли слухи, что Ельцин надумал немного изменить фамилию…

— На какую? – без интереса спросил Котов.

– … Хочет выкинуть из неё мягкий знак и букву «ц». А то что такое «Ельцин», понимаешь? – имитируя голос российского президента, рассуждал Заев. – Слишком мягко и невзрачно. Не проглядывается реформаторства. Другое дело – Елин! Звучит мощно и строго… Ленин! Сталин! Елин! Это будет мудрая руководящая фамилия. «Я себя под Елиным чищу!» – напишет когда‑нибудь Маяковский нашего времени. Хорошо! Понимаешь.

Но народ не веселился.

Не успел дома отойти от политики, как заявился Философ и с порога произнёс:

— СНГ – это сверху навязанное г…о, нужное политическим проституткам.

— Чаю попей! – урезонила его Татьяна. – И так народ в трауре.

— В трауре только русские! – поправил её Валерий. – Все остальные довольны.

В последний выходной перед Новым годом нас навестила Денискина учительница – средних лет, плотного сложения женщина со строгим лицом и усталыми глазами.

Татьяна отчего‑то растерялась, видно, школьные годы вспомнила, сын гулял, так что гидом стал я.

— Да. В этой каморке делают уроки… Хоть маленькая конурка, зато изолирована занавесью из парашютной ткани, – отвечал ей.

— А на этом диване кто спит? – показала на моего скрипучего друга.

Пока раздумывал сказать или нет правду, вмешалась жена.

— На нём никто не спит… Просто лишний диванчик. Мы с мужем вот здесь спим, – указала на софу в большой комнате. – Садитесь с нами чай пить.

Учительница согласилась.

Попив чаю и одевшись, она потопталась у двери и произнесла:

— Да–а, ребята! У вас жилищные условия самые плохие в моём классе.

— Мы со дня на день квартиру ждём, потому и не штукатурим стены, чтоб дом аварийным казался, – покраснела Татьяна, – а то побелишь и выкрасишь всё, так исполкомовская комиссия скажет, что другие хуже живут, а вы ещё лет десять потерпите. Теперь Горбачёва нет, и в двухтысячном году вряд ли чего дадут, – тараторила жена.

— Можно подумать, при нём бы дали, – попрощалась с нами учительница.

— Никогда, наверное, как люди жить не станем, – после ухода педагога расплакалась Татьяна.

— Клянусь, что будем! – на полном серьёзе ответил ей.