Излом

В других республиках местная элита тоже не лыком шита, а долларами, и начался «парад суверенитетов».

В курилке велись бесконечные разговоры о политике, кооперативах и деньгах.

Мы с Пашкой тоже думали, чего бы нам такое организовать.

— Даже дети деньги зарабатывают, вместо школы стёкла на машинах моют, а мы что, хуже? – вопрошал Заев, предварительно хряпнув баночку спиртика. – Недавно в «Прожекторе перестройки» видал, как Михаил Сергеевич их ещё похвалил: «Вот оно, новое поколение деловых людей», – говорит.

Эх, Серый… Первоначальный капитал требуется!

— Займи у Мазая! – давал ему совет.

— Да ну тебя! С тобой серьёзно говорят, – обидевшись, уходил на рабочее место.

Единственное, чего мы надумали, так это поступить на курсы шоферов, что и успешно осуществили.

— Да–а! – вздыхал Пашка. – Где бы действительно Мазая найти и деньжонок подзанять…

2

Депутатами на съезд нас не избрали, зато мы приняли участие в другом, не менее занимательном мероприятии.

Именно в конце месяца, наверное, чтоб нагадить внуку, на девяносто шестом году скончалась бабушка Каца.

В обед печальный внук, с трудом скрывая счастливую улыбку, вызвал меня, Заева, Гондураса и Большого в кабинет.

— Ребята, есть одно дело… – начал он.

Мы внимательно глядели на цехового босса.

— Бабуля померла, так помогите схоронить…

В наших глазах мелькали патриотические мысли о плане.

— Потом и помяните, – прервал затянувшееся молчание Кац.

— Ну конечно, поможем… как не помочь! – хором загалдели мы.

— Тогда поехали, она у брата разлеглась.

Большая трёхкомнатная квартира Каца–старшего была забита счастливыми людьми.

Женщины выглядели так, словно только что удачно выскочили замуж, а мужчины смотрелись ещё довольнее – словно только что развелись.

Напустив на лицо задумчивое выражение, Кац провел нас к покойнице.

Мизерная бабанька, сжав тонкие ехидные губки, лежала с таким видом, будто через секунду собиралась встать и прекратить этот балаган.

Лоб Каца покрылся испариной.

«Видно, тоже об этом подумал», – догадался я.

— Скорее захлопывайте крышкой и несите вниз, – услышал сзади приглушённый голос.

— Если бы она дотянула до ста, то я бы не дотянул до пятидесяти, – ответил Кац–старший.

— Яму‑то глубокую вырыли? – спросил у него тот же голос.

— Приличную… вылезти не должна, – постучал он по дереву, чтоб не сглазить.

Кроме покойницы, в крытой машине разместились оба брата и наша бригада.

Остальные безутешные родственники ураганом помчались в дом.

«Сейчас исполнят народный танец «И тут её нет… и там её нет!.. " – сделал грустное лицо и собрался сказать, жалко, мол, мало бабанька прожила, но, глянув на сжимавшего костыль и напряженно следившего за гробом Каца–младшего, передумал.

На кладбище, не успев попрощаться, братья дали команду закапывать.

Когда мы закончили и залезли в машину помянуть покойницу, взбодрившиеся Кацы в ритме «Хаве нагилы» приминали ногами рыхлую почву…

Пока вся страна увлекалась телевидением, родное горбачёвское правительство, ввело талоны на продукты питания.

«Будто послевоенное время! " – возмущались пожилые, вспоминая карточную систему.

Меня особенно удручал лимит на водку – по поллитру в месяц; а жену на сахар – по килограмму на нос. Два шло на Дениса, килограмм на Татьяну, я пил чай без сахара.

С прилавков пропало буквально всё, но в народе ходили слухи, что склады и базы забиты товаром.

Самым популярным анекдотом стал следующий: «Хозяин говорит гостю: «Вы руки с мылом будете мыть? Ну тогда чай станем пить без сахара!»».

Пашка пересказал его всем раз по десять.

Было бы, конечно, смешно, но руки и в самом деле на работе стало мыть нечем. Утром завхоз клала на раковину огрызок хозяйственного, к обеду он уже измыливался.

— Кто придумал это грёбаный хозрасчет? – бурлила курилка. – Расценки падают, по середняку не пускают, так ещё и мыла не дают.

«Даешь мыло!» – накатал лозунг Заев и повесил под потолок, чтоб Михалыч не дотянулся.

— Жаловаться надо! – бубнил Гондурас.

— К Кацу сходи! – советовали ему. – Так костылем огреет – не обрадуешься.

В придачу к мылу в понедельник не стало и воды.

Кто принёс обед с собой – ели всухомятку, без чая.

— Ничего, потерпим денёк, – успокаивали себя, однако во вторник воду не дали.

— Трубу прорвало, – ходил по цеху Кац, – сантехники повреждение ищут.

— И именно наш цех страдает! – переживал Пашка. – Ни тебе бээф развести, ни спирт разбавить.

— Потерпим ещё денёк, – решили мужики.

Однако в среду воды по–прежнему не было.

— Кацу‑то полный графин в кабинет несут, – позавидовал Заев и вывесил ещё один лозунг: «Даёшь воду!».

— Безобразие! – возмущались женщины. – Руки помыть нечем.

— Сухой закон устроили, – поддакивал им Заев.

С горя у него выскочила аллергия.

Пашка убеждал – из‑за того, что смолил корпуса и не вымыл руки, но большинство сходилось в мнении, что из‑за вынужденного неупотребления алкоголя.

Кроме Пашки, у тех, кто работал со смолой, кожа на руках покрылась сыпью.

Из столовой привезли два бидона с водой, но это была капля в море нужды.

Начальство заперлось в кабинете и не появлялось.

Семина ходила по участкам и вдохновляла комсомольцев:

— Не то терпели наши отцы и деды, неужели мы хуже?!

Но терпение иссякло не только у комсомольцев. У меня оно иссякло в четверг.

— Всё! Баста! – отложил прибор и пошёл к начальству.

— А мы что? – ругался Кац. – С Василием Лукьяновичем пойдём трубы менять?

В цеху никто не работал.

Поднялся на четвёртый этаж к Игорю. Перед обедом цех собрался в проходе третьего этажа.

— Предлагаю в полном составе покинуть производство и не приступать к работе, пока не дадут воду, – высказал мнение.

Большинство приняло предложение на «ура».

Кац собачился с Игорем. Стояли друг против друга, держа наперевес костыли.

Перед уходом звякнул в профком председателю. Тот даже заикаться стал на нервной почве.

— Если завтра воды не будет, всем цехом пойдем в областной совет профсоюзов, – голосом завзятого шантажиста попрощался с ним и положил трубку.

Облсовпрофа он боялся даже больше директора.

В пятницу утром вода журчала по трубам.

— Наша взяла! – гудел цех. – Мигом раскачались, раньше надо было уйти.

— Революции начинаются со столиц, а бунты с периферии, – высказался Семён Васильевич.

Свихнувшийся на почве лозунгов Пашка побежал писать новый плакат.

— Ожил человек! – смеялись в курилке.

3

В начале июня в цеху появились двойняшки.

— Неужели уже два года пролетело? – ахнул Гондурас.

— Два года… Я шестьдесят лет не заметил… – вздохнул Родионов.

В следующем месяце он выходил на пенсию.

«Ждут, ждут пенсию, а как время подходит – плачут», – подумал я.

— О–о-о! Одинаковые! Мать вашу!.. – радостно встретил их Заев.

Благодаря талонной системе водки двойняшки достать не смогли, бээфа в цеху не было, и встречу обмывали в кабинете осциллографиста спирто–бензиновой смесью, которой разжились у Тамары.

— Химик хренов! – наблюдая за пламенем над литровой алюминивой кружкой, – высказывался Чебышев.

Слова его относились к Заеву, который следил, чтоб прогорел бензин, но не сгорело ни капли спирта.

— Гаси! Гаси! Спиртяга тлеет! – в ужасе кричал Чебышев.

— Спокойно, граждане! – накрыл кружку «Материалами двадцать седьмого съезда КПСС» Пашка. – Заев службу разумеет, – поднял он книгу. – Светит, но не греет, знаете, что такое? – обратился к Лёлику с Болеком.

— Не–а! – отрицательно помотали они головами.

— Эх, серость армейская. «Прожектор перестройки!» – заржал Пашка, разливая по баночкам смесь. – Экологически чистый продукт, – похвалил он напиток, – не хуже бээфа, – сглонул свою дозу и стал трепаться об армии.