Излом

— Это в ваше время солдата уважали, а сейчас на армию плюют, – перебили его двойняшки. – Читали мы там всякие «Огоньки» и «Комсомольские правды». Сколько помоев льют…

Американцы вон как свою армию поднимают… Видели по видаку ихнего Рэмбо, как он наших месит, козёл, – закусывали редиской пойло. – А что творится в наших республиках?.. Начитавшись этой вонючей прессы и подзуживаемые своими националистами, кидаются на солдат как звери… Пятерых ребят в автобусе растерзали!

— Русские в Россию бегут, нам политрук рассказывал… Политрук с одной «л», – объяснил Пашке то ли Лёлик, то ли Болек, – от слова политика, а не поллитра… Замполит, если это тебе понятнее.

«Грамотные стали, – подумал о двойняшках, – подкованные».

— Армии когда‑нибудь надоест терпеть! – пылали они щеками. – Она ещё скажет своё веское слово.

Нам армейское «веское слово» было до лампочки «прожектора перестройки». Талоны бы скорее отменили, да водочка в свободной торговле появилась бы. А то что же это – весь день за родимой стоишь…

Через месяц брякнуло, стукнуло, хлопнуло шестьдесят лет Родионову. Именно такие эпитеты применяли работяги, поздравляя Михалыча.

В отличие от Плотарева, юбилей он отпраздновал по первому разряду.

Шестидесятилетие отмечал дома и пригласил весь участок, а также начальника цеха и его зама. Стол ломился от водки, как в доброе старое время.

«Несколько месяцев всей семьёй не пили, экономили», – сделал вывод.

Закуски тоже хватало. Словом, народ оттянулся во всю, словно в брежневскую эпоху, лишь Пашка под конец всё испортил, во всеуслышание требуя бээфа.

В отличие от Плотарева, Михалыч вообще дома сидеть не собирался.

— Пока силы есть, отдам производству, – всхлипнул он.

Окружающие отреагировали бурными аплодисментами, местами переходящими в овации.

4

В августе у меня был отпуск. Как всегда заготавливал дрова и смотрел телевизор.

Соседи, жившие напротив, получили трёхкомнатную квартиру, и, пока они радовались санузлу и балкону, завистливый народ активно разбирал их вигвам на дрова. Я успел натаскать целый сарай.

— Вот славно‑то, хоть не покупать!

Татьяна не поддерживала мою точку зрения:

— Лучше бы квартиру получили, чем бесплатные дрова! Хвалишься, что с начальством бодаешься, вот и торчим из‑за этого…

Я, как мог, успокаивал её.

— Зато деньги на мебель есть. Уже три тысячи на книжке лежит…

— Куда её ставить‑то, эту мебель? – непреклонно держала оборону.

— Ну, никакого оптимизма! – грустно заключал я, сидя перед телевизором и губкой впитывая море информации, помогавшей забыть семейные будни. Какая там квартира, когда второго августа Ирак напал на Кувейт. Всю осень глядел, как в Москве проходят грандиозные манифестации, а Татарстан, Северная Осетия, Дагестан и Якутия становятся союзными республиками. По крайней мере, они так сами о себе отзывались.

В конце октября с большой помпой прошло объединение Германии – ГДР вошла в состав ФРГ.

«Лучше бы наоборот», – думал я.

Запад аплодировал Горбачёву и Шеварднадзе, заключившим соглашение со странами Восточной Европы о выводе советских войск с их территорий.

Особенно это бесило Философа. В последнее время политика прямо‑таки поглотила его. Сидя у меня дома, он чуть не в полный голос орал:

— Выводить наши войска из Восточной Европы, не подготовив здесь ни мест для дислокации, ни зимних квартир – это же преступление. Ребята в палатках зимуют. Зато Запад восхваляет Горбачёва и Шеварднадзе… Я не юрист, и то понимаю, что прежде следует заключить с уже бывшими странами соцлагеря договор о запрете вступать в НАТО и компенсировать вывод советских войск. Они сейчас с радостью на всё пойдут. Но нет! Даже на это у наших руководителей либо ума, либо политической воли не хватает… Оставляем там военные городки, огромные материальные ценности, и оказывается, остаёмся им должны за нарушение экологии. Полнейший маразм, бред и предательство интересов Союза…

«Чего несёт? – думал я. – Какое мне дело?!» Никому я ничего не должен.

Вот талоны на продукты ввели – это да!

Докатились!!!

— А внутри страны что творится? – всё не мог успокоиться Валера. – Напринимали законов разных и чего добились?.. Госпредприятия частники разворовали. Польза от такой приватизации директорам да чиновникам. Никто работать не желает, и как результат – талоны. Погоди–и! Скоро и вы акционируетесь, – зловеще махнул рукой в мою сторону.

«У нас военный завод. Как это его государство в частные руки отдаст?»

— Навряд ли! – коротко ответил ему.

С февраля 1991 года события стали развиваться ещё круче. Мишку–Меченого, народ просто ненавидел и все молились на набиравшего силу сибирского богатыря Ельцина. Союз трещал по швам.

Кровопролитные столкновения в Средней Азии – в Ферганской долине, в Алма–ате, Душанбе, то же самое творилось и на Кавказе. В Южной Осетии и Приднепровье бушевали настоящие войны. Русские снимались с насиженных мест и перебирались в Россию.

Союзная власть, в меру слабых сил своих, пыталась гасить вспыхивавшие то там, то тут, пожары, но демократы на это исписывали стены и гаражи лозунгами типа: «Руки прочь от Литвы», или «Свободу Прибалтике».

— Что у этих демократов заместо головы, не знаю! – удивлялся Философ. – Вся Россия бастует по их вине – и шахтеры, и железнодорожники, и рабочие…

Как на вашем‑то заводе? Терпите ещё?..

Ламетри очень точно подметил, что терпение есть добродетель ослов…

«Где‑то слышал уже про этих дурацких ослов».

— Матерятся, но до забастовок дело не доходит.

— Значит, всё ещё впереди, – делал он вывод.

5

В первых числах апреля, умиротворённый после трёх отгулов, не спеша зашёл в гардероб снять куртку. В углу сидели на стульях и беседовали полдюжины женщин.

«Будто в террариум попал», – передёрнул плечами.

— Не знаю как вам, мне Кашпировский помогает, – услышал голос Валентины Григорьевны, – провела два сеанса перед телевизором, послушала его, и живот перестал болеть…

«Смотри, дослушаешься, – мысленно обратился к ней, – зарубцуется чего‑нибудь под животом…»

— А мне не помогает! – встряла Евдокимовна. – Я всё больше травами лечусь и уринотерапией…

Тьфу! – сплюнул я, медленно снимая куртку и вытаскивая из карманов ключи. Мужики в курилке тоже рассуждали о наболевшем.

— Зарплата стала как бабья радость, – услышал Пашкин голос, – месяц ждёшь, за три дня кончается…

— Талоны на сахар – это расплата за сладкую жизнь в годы застоя, – выдал мысль Гондурас. – Может, Ельцин всё наладит? – с некоторой долей сомнения произнёс он. – Мужик вроде ничего, простой и честный, а они его замордовали…

— Кто простой? – поинтересовался Пашка.

— Ну как же… Ездит на своих «Жигулях», от «Волги» государственной отказался… Как мы, стоит в очереди в магазинах и лечится в районной поликлинике, не в кремлевской, как эти…

— Да ну?! – не поверил Пашка. – На работу едет на троллейбусе?.. Да вращайся я в тех сферах, так меня бы рикши возили…

— Кто–о? – на этот раз засомневался Семён Васильевич.

— Кто, кто… Рикши… Куцев с Кацом!

Работы почти ни у кого не было и народ больше времени проводил в курилке, а не на участке.

— Это же надо, цены в три, а то и в четыре раза поднялись… Что хотят, то и творят, – возмущались все, когда в курилку ввалились двойняшки.

— Мужики! Народ митинговать собирается в сквере. Уже несколько цехов подошли, – запалённо дышали они. – Нам‑то по–фигу, а вам, говорят, за прошлый год ни тринадцатой, ни выслуги не дадут, потому что план не вытянули…

— Ни хрена себе! – Пашка бросил в урну жирный бычок.

— Ты чё какие охнари бросаешь? – возмутился Чебышев. – Слыхал ведь, что премий не будет…