Аномальная зона

Старик-конвоир мгновенно навёл на него ствол ППШ.

– Я старший оперуполномоченный УГРО краевого УВД, – протянув корочки подполковнику, заявил милиционер. – Хотелось бы узнать с кем имею дело?

– Ишь, шпионская морда, и ксивой запасся… – услышал он за спиной чей-то недобрый шёпот.

– Эт-то что такое? – побагровел и без того розовощёкий подполковник. – Па-а-чему не изъяли документы у задержанных? – обратился он к старику-конвоиру.

– Дык… Паламарчук, мать его… Карацупа наш… Оружие у них зашмонал, а про бумаги, видать, не допетрил…

– Вот! – не на шутку разбушевался пунцовый от гнева офицер. – Пожалуйста! Я ему о бдительности, о коварстве врага, а он – не допетрил. Это же шпионы! Диверсанты! У них руки по локоть в крови! Он вот сейчас гранату из штанов достанет, хряснет об пол – и привет! Наше вам с кисточкой!

– Послушайте, э-э… любезный! – прервал монолог подполковника вздорный Студейкин. – Что за ерунду, простите за выражение, вы тут несёте?! Мы – учёные, естествоиспытатели, члены научно-исследовательской экспедиции. Никаких законов не нарушали, просто заблудились в тайге…

– Друзья! – примирительно взмахнул руками писатель, шагнув вперёд. – Станишники! – И, обернувшись к спутникам, пояснил озарённо: – Как же я раньше не догадался? Это ж казаки! Я тоже, братцы, казачьего рода! Как говорится, за веру, царя и отечество живота готов не жалеть… Разрешите отрекомендоваться: Богомолов – писатель, прозаик.

Подполковник, застыв от негодования, вращал молча глазами, глядя на наглеца, а потом, придя в себя, заорал, задыхаясь от ярости:

– Да мне по хрену, про заек ты пишешь или про белок! Молчать, сволочь! Мразь! Обыскник!

– Я! – с готовностью выскочил вперёд молоденький парнишка с ефрейторскими лычками.

– Прошмонать всех! Наизнанку вывернуть и выстирать! Чтоб табачной крошки в кармане не завалялось! Изъять всё! Переодеть в робу – и в карантин! Вы… – апоплексично хрипел он, брызгая слюной на задержанных, – вы у меня быстро деревянные бушлаты примерите! Друзей он тут нашёл, гнида белогвардейская… – и вышел, с треском захлопнув за собой дверь.

– Вот влипли… – в недоумении покачал головой Студейкин.

Фролов, прищурив и без того узкие монгольские глаза, молчал, сосредоточенно размышляя.

– Личные вещи к осмотру! – скомандовал между тем ефрейтор и указал на длинный стол, хорошо освещённый направленным светом электроламп. – Сюда вытряхай сидора. – И, ткнув пальцем в Студейкина, приказал: – Раздевайся!

– Я протестую! – завёлся было журналист, но два оставшихся тюремщика уставились на него тяжёлыми, расстрельными взглядами, а дядя Вася любовно огладил потёртый приклад ППШ, посоветовал миролюбиво:

– Давай, сынок, не кобызись. Сполняй то, што начальство велит.

Бледный от унижения, Студейкин вывалил содержимое вещмешка на стол и принялся медленно расстёгивать одежду – вначале грязную, прожжённую на рукаве джинсовую кутку, потом рубашку.

Обыскник в это время ловко перебирал вещи из его рюкзака, рассортировывая их на две стопки. В одну он сложил фотоаппарат, транзисторный приёмник, электрический фонарик, пару запасных батареек, перочинный нож, моток прочной капроновой верёвки, толстый блокнот с путевыми заметками, карту, присовокупив к ним столовую ложку из нержавейки. В другую – пару шерстяных носков, смену белья, полотенце. Бесцеремонно сдёрнув с носа журналиста очки, осмотрел их с некоторым сомнением, и вернул:

– Это можно. – Видя, что тот мешкает с разоблачением, поторопил: – Ремень давай. Брюки скидывай, трусы. – Всё это он положил в первую стопку, пояснив коротко: – гражданское шмотьё не положено. – И, ткнув в грудь Студейкина, приказал: – Крестик сними – предметы культа запрещены.

Милиционер и писатель тоже разделись и стояли, переминаясь неловко с ноги на ногу, прикрывая стыдливо ладонями библейские места, будто футболисты, выстроившие стенку против штрафного удара.

Закончив разбираться с вещами, обыскник отодвинул в сторону три жалких стопки, в которых оказалось только нижнее бельё, носки, мыло и носовые платки.

– Это разрешается взять с собой, – скупо пояснил он. – Остальное изъято по описи как предметы, запрещённые к использованию арестованными. Да, кстати, чуть не забыл. – Он вытащил из разрешённых вещей две пачки туалетного мыла в цветастых обёртках, поднёс к носу, понюхал, расплылся в довольной улыбке: – Ух ты… духан какой.. живут же буржуи… Это тоже нельзя. Вот вам хозяйственное, установленного образца. – И, пошарив где-то в ящиках, стукнул об стол двумя брусками чёрного, хозяйственного, судя по виду, мыла.

– Блокнот с авторучкой верни, командир, – попросил жалобно потерявший в голом виде весь прежний задор журналист.

– Бумага, писчие принадлежности запрещены, – ответил ефрейтор и опять нюхнул мыло.

– Дурдом какой-то, – вздохнул обречённо Студейкин.

Обыскник убрал изъятое мыло в стол и, подойдя поочерёдно к каждому арестованному, приказал:

– Открой рот! Высунь язык! Та-а-к… Ничего не заначили? Теперь повернулись ко мне спиной… Сесть! Встать! Нагнуться! Ягодицы развести!

Окончательно раздавленные унижением, пленники безропотно исполнили все команды.

– Пусто? – словоохотливо поинтересовался конвоир дядя Вася. – И то… Лучше смотри. Зек – он на всё горазд. Иной раз так затарит, что хрен найдёшь. Помню, один фраерок в заднице колоду карт прятал. Уж мы шмонали-шмонали в хате-то…

– Одевайтесь, – не слушая его, обыскник шлёпнул на стол три комплекта полосатой одежды, присовокупив к ним три того же окраса кепки. – Обувка у вас пока своя будет. Да только недолго. Попадёте в бригаду – блатные вмиг отберут…

Карантинный барак, куда привели арестованных, оказался вовсе не мрачным, а на удивление светлым и чистым. Ошкуренные изнутри брёвна стен отливали золотисто-медовым, полы и потолки из толстых тёсаных досок казались тёплыми, струганные двухъярусные нары, абсолютно пустые, пахли сосновой смолой, и если бы не крепкие решётки на окнах, помещение походило бы на элитную сауну. Тем более что у входа в барак располагалась толстобокая белёная печь, которая не топилась сейчас по причине летнего времени.

У порога новичков встречал дюжий зек, обряженный в полосатую робу с матерчатой нашивкой над левым нагрудным карманом, чётко читаемым номером и надписью «Дневальный». Осмотрев с ног до головы вошедших, он указал на нары:

– Занимаете вот эту шконку. Ты, – безошибочно ткнул он пальцем в милиционера, – вот сюда, на нижний ярус. Будешь на время карантина за старшего. Ты и ты, – поочерёдно нацелил он указательный перст с грязным ногтем на писателя и журналиста, – сигайте наверх. Местами меняться не разрешается. Лежать на нарах до команды «отбой» – тоже.

– А сидеть? – поинтересовался Студейкин.

– Сидеть – это пожалуйста, – осклабился в улыбке дневальный. – Сидеть вам теперь, фраера, до конца жизни придётся. А только у нас не сидят, а всё больше работают. – Потом, став серьёзным, указал на длинный стол посреди барака с лавками по обеим сторонам. – Присесть можете вот сюда. Но только на время приёма пищи и ни за что – до отбоя.

– А в другое время? В личное, например? – не отставал журналист.

– Другого времени, тем более личного, у вас не будет, – пообещал дневальный. – Но пока разрешаю. На ночь выдам каждому по матрацу и одеялу. Ужин – в семь вечера. А сейчас давайте мне свои шмотки. Я должен их прошмонать.

– Так нас обыскивали уже! – возмутился Студейкин. – Всё выгребли!

Зек посмотрел задумчиво на его тяжёлые, на толстой подошве, ботинки, перевёл взгляд на кроссовки Богомолова и бродни Фролова.

– Переобуть вас тоже придётся… Открывай сидора. Запрещённые предметы есть?

– Не имеете права! – упрямо поджал губы журналист.

– Вот тебе моё право, шкет! – и поднёс к носу кулак с кривыми татуировками. – Ещё раз вякнешь – все зубы повышибаю!

– Ты, шнырь, не борзей! – строго окоротил его знающий зоновские порядки Фролов. – Не беспредельничай! И потом, – сообразив быстро, что к чему, соврал: – Мы обувку нашу уже вертухаям обещали. Но можем и тебе подогнать. Но не за спасибо, а поменять на что-нибудь.