КонтрЭволюция

Они сидели с Ульяновым в складской комнате без единого окна где-то глубоко в недрах Кремля. Казалось, туда несколько месяцев никто не заглядывал – так было здесь пыльно и душно. Но зато вероятность наличия прослушки в такой конуре явно приближалась к нулю.

– Ты же сам, можно сказать, сигнал нам подал! Дал нам понять, что Фофанова терпеть не можешь, – говорил примирительно Ульянов. – Удивил меня, честно говоря, дал волю эмоциям, даже как-то непрофессионально, раньше такого за тобой не замечалось…

– Да достал он меня со своей шизофренией… да еще голубчиком обзывает, – вырвалось у Софрончука. Вырвалось – и сам он себе удивился: никогда раньше обидчивостью не страдал и, тем более, наружу обидам выплескиваться не давал. Видно, возраст, пора на пенсион готовиться…

Но Ульянов кивал головой согласно. И продолжал разговор своим фальшиво-доверительным тоном:

– А ко мне тут пристали – найди да найди. Кого-нибудь такого, надежного, из своих, кто с Фофановым в контрах, кто согласится поработать и не побежит к нему с докладом, если что… Ну так я и подумал: может, все так и сложится удачно, ко всеобщему удовольствию… Так что ты уж давай, не подведи – ни нас, ни себя…

Ласковый голос Ульянова успокаивал, убаюкивал, но Софрончук не обольщался: знал, с кем имеет дело. «Не подведи себя» – это, конечно, была ясно сформулированная угроза, но, собственно, можно было даже ее не озвучивать – и так все было понятно.

«Переждать надо, пересидеть это дело!» – убеждал себя Софрончук. А вслух спросил:

– Ну и кто она такая – эта Наталья Шонина? И зачем ее надо разрабатывать?

Ульянов выдержал паузу, ничего не говоря, встал, открыл ящик под каким-то ветхим столом, пошарил там, достал еще одну бутылку армянского, уселся на скрипучий стул, ловко открыл.

«Они у него, наверно, по всему Кремлю рассредоточены», – потрясенно думал Софрончук, а Ульянов деловито наполнял стаканы. Сказал:

– Наталья Шонина – бывшая любовница товарища Фофанова.

– Во как! Во, значит, ка-а-ак… Выходит, с моральной устойчивостью у Григория Ильича того-с…

– Ну, ты же знаешь, что позволено Юпитеру… Про члена ПБ говорят: жизнелюб! А нам, быкам, за то же самое бытовое разложение шьют…

– Но некоторые Юпитеры иногда вдруг превращаются в быков… при некоторых условиях…

– Бывает…

Софрончук с Ульяновым опрокинули еще по стаканчику. Посидели молча. И Софрончук сказал:

– Ладно. Сейчас я буду излагать свое видение ситуации, а ты, Саша, будешь кивать или головой мотать – подтверждать или опровергать. Окей?

Ульянов молчал.

– Итак, насколько я понимаю ситуацию, у Генерального с почками все хуже и хуже, и жить ему осталось от силы месяца два-три. Так?

Ульянов молчал – не подтверждал, но и не опровергал.

– И в преддверии такого события, – продолжал Софрончук, – предпринимаются усилия, чтобы власть забрать. Вернее, не отдавать ее Фофанову. Ведь формально он – второй человек в партии, ведь так?

Ульянов молчал.

– Хотя, с другой стороны, всерьез представить себе Фофанова лидером невозможно. Но ходят упорные слухи, что Генеральный себе в преемники готовит другого – молокососа этого лысого, секретаря по сельскому хозяйству, которого он с Кавказа привез… Если это так, то роль Фофанова может стать центральной… совершенно центральной. Сам по себе молокосос не пройдет, но при поддержке Фофанова – реальная перспектива… Второй человек в партии после печального события в любом случае временно становится исполняющим обязанности первого. И если в этот момент он встанет на Политбюро и вслух, громко предложит кандидатуру молокососа, да еще представит это как завещание только что скончавшегося лидера, то тут под протокол возразить не каждый решится. А именно, я думаю, никто не решится.

– Тише, тише! – не выдержал Ульянов. – Есть вещи, которые вслух не произносят! Нигде, даже в самом безопасном месте! А лучше даже и не думать, не засорять себе голову!

Но Софрончука было не остановить.

– А молокосос-то, до главного кресла добравшись, пожалуй, разгонит все старье-то… Фофанычу какую-нибудь синекуру подарит, вроде почетного президента. Но вот если Фофанова убрать заранее, то, глядишь, вся расстановка сил переменится, и не быть молокососу главным! Даже встать и предложить его кандидатуру на Политбюро будет некому.

Ульянов только развел досадливо руками – дескать, ну что ты несешь… Потом, с горя, налил быстро еще по сто граммов, достал из какого-то еще ящика плитку шоколада «Пористый». Распечатал, жестом пригласил Софрончука угощаться. Выпили. Помолчали.

– Короче говоря, – сказал Софрончук, дожевывая кусок шоколада. – Мы компромат на товарища Фофанова собирать будем…

– Я этого не говорил! – мотал головой Ульянов.

Но Софрончук продолжал, не обращая внимания на протесты.

– А ведь разработка партработников запрещена категорически – без специальной санкции парторгана соответствующего уровня… В данном случае – Политбюро.

– Нет, нет, Софрончук, ты все неправильно понимаешь! – решительно возразил Ульянов. – При чем тут Политбюро? Мы простую смертную, гражданку Наталью Шонину разрабатываем! Беспартийную. Официально она никакого отношения ни к каким ответственным партработникам не имеет! А с ней мы в полном праве разобраться. Даже можно сказать, обязаны – ведь сигналы на нее поступили…

– И надо, естественно, одного из старших офицеров «девятки» для этого с места срывать и отправлять в Тмутаракань – чтобы сигналы на какую-то бабу никому не известную проверять. Правдоподобно, ничего не скажешь… Кем она хоть работает? Может, допуск какой-никакой к секретным сведениям имеет?

– Да нет… какой там допуск… художница несостоявшаяся, Суриковский заканчивала… в настоящее время безработная. Тунеядка фактически.

– Час от часу не легче… Может, она с кем из диссидентов в родстве? С Сахаровым или Солженицыным знакома? Солженицын-то как раз жил одно время в Рязани…

– Нет, врать не буду. Таких сведений не имеется. Пока не имеется. Но ты, с твоим-то опытом и чутьем, может, чего-нибудь в таком духе и накопаешь. Очень недурно было бы что-нибудь на нее иметь – к Международному совещанию.

– Ну, хоть что-нибудь на нее есть? Ведь ты говоришь – сигналы были?

– Ну, тунеядство вот это. И разговоры сомнительные…

– Сомнительные или антисоветские?

– Ну, пока скорее сомнительные. С религиозным душком. Ты на месте как раз уточнишь. Я специально областное управление просил ничего пока не предпринимать. До приезда проверяющего из Центра.

Помолчав и подумав, Ульянов добавил:

– Но вообще-то должен тебя предупредить… Мильтоны там, судя по всему, уж больно ретивые… По всему видно, не дала она кому-то, вот они и мстят теперь…

– А этот великий кто-то, он что, очень ее хотел? Значит, недурна бабенка?

– На, погляди сам, – Ульянов достал из кармана конвертик, из конвертика черно-белую фотографию. Софрончук взял в руки, повертел…

– Не очень-то тут поймешь-разберешь… вроде ничего…

– Областные докладывают, что до сих пор мужики сплошняком на улице оборачиваются. А ведь ей за сорок.

– Ну, может, и вправду красотка – по провинциальным понятиям…

Помолчали.

– Ладно, – сказал Софрончук. – Пора домой.

– Никаких домой! Тебя машина ждет – на Казанский ехать. В десять утра поезд…

– Да вы что, с ума тут посходили? Что еще за срочность?

– Срочность – это само собой… но еще хотелось бы из Москвы тебя на время убрать поскорей…

– Погоди, да ты что, спрятать меня хочешь, что ли?

– Ну да, от греха-то. А то знаешь, наши деятели коммунистического и рабочего движения… испугались шибко, что ты их заложишь… Как бы с испугу резких движений не начали делать… Но вообще-то двух зайцев хочу убить – кого-то же на самом деле надо в Рязань посылать. Почему бы не тебя?

– Слушай, так я тебе, получается, спасибо еще сказать должен?

– Да ладно тебе… свои люди – сочтемся. Давай-ка выпьем лучше еще… На дорожку…

2