КонтрЭволюция

– Боюсь, поезд уйдет.

– Не уйдет. Я им сказал, подержат сколько надо. Но не нужен тебе никакой поезд. Садись со мной в машину, и помчали, а то Смотряев заждался уже.

Но Софрончук знай гнул свое.

– Наше дело военное… Вот если бы приказ…

Молодцов смотрел на него пораженно. Не идиот ли перед ним?

Но сдержался. Сказал, уже не понижая даже голоса:

– Ты что, не понимаешь? Это же смотрины! Смо-три-ны. Самые натуральные! Она тебя по поручению мужа смотреть будет! Наш дед такие вещи на счет «раз» сечет. Сказал: спорю на что угодно, что в ульяновском кабинете скоро Софрончук будет сидеть.

«Первый в избранной профессии», – вспомнил Софрончук слова Наташи.

И покачал головой: нет. Сказал, не глядя на приятеля:

– Приказ бы хорошо.

Молодцов вскочил.

– Видал я козлов, но таких, кажется, еще нет…

– Мне пора, – сказал Софрончук. Встал и, не оборачиваясь, пошел на вторую платформу.

Он шел, и у него было странное ощущение, что на него с любопытством глазеют со всех сторон. Но не обычные люди. А какие-то то ли духи умерших или бесы, может быть. Или, наоборот, ангелы. Или и те, и другие, и третьи. Всем же любопытно.

– Ну, вот так. Один раз вышло так, а другой – эдак, – бормотал он себе под нос.

Если бы кто-то из коллег или пассажиров его бы слышал, то ничего бы не понял. Но те, особые, они все понимали.

И еще трудно было ему избавиться от ощущения, что какой-то ветер, ураган, пролетел у него над самой головой. И почему-то это означало, что в другой, соседней вселенной, все получилось иначе. Там другой Софрончук покорно пошел с другим Молодцовым к его машине. Оглядываясь, правда, на поезд с огорченной, похоронной физиономией.

«Да, это очень, очень важно: именно с похоронной! Это необходимо иметь в виду», – продолжал свой диалог с потусторонними силами Софрончук.

В купе Наташа подняла на него глаза:

– Что-то вы так долго… Николай Алексеевич… Я уж думала, поезд без вас уйдет.

Глаза эти смотрели на него теперь совсем иначе. В них было прежнее волшебное сияние! Не иначе, Наташа Шонина была в курсе. Одно слово: ведьма. Ну, или ведунья.

– Ну, вот все, – сказал Софрончук, – вопрос закрыт.

– Да, я помню! – засмеялась она.

– А дальнейшую перспективу помнишь? Что нас ждет в славном городе Владивостоке?

– Ну, во-первых, военно-охранительная карьера не задастся… Скоро-скоро попросят на раннюю пенсию. Пенсия будет маленькая. Надо будет подрабатывать. Но во Владивостоке остро не хватает сантехников, особенно талантливых, с золотыми руками. И те из них, кто не пропивает весь заработок, живут не то что припеваючи, а еще лучше. Почти как капитаны дальнего плавания.

Увидев, как огорчился Софрончук, Наташа тоже нахмурилась.

– Ну что это у вас такое выражение на лице стало… похоронное! – сказала она. – Я пошутила. На самом деле так далеко моя вновь обретенная память не простирается. Это просто прогноз с моей стороны – обычный, не телепатический. Логическое упражнение, результат дедукции и некоторого знания нравов в нашей стране. Вполне могу ошибаться.

– Не ошибаешься, к сожалению, – мрачно сказал Софрончук. – Никакого дара предвидения не надо, чтобы догадаться, что примерно так и будет.

Помолчав, добавил:

– Можно, конечно, еще военное дело в школу пойти преподавать, но занятие это, прямо скажем, не хлебное.

И тут она не выдержала, снова засмеялась, и стало понятно, что хмурилась она не всерьез, а просто, чтобы слегка поддразнить его. И он вдруг, неожиданно для себя самого, засмеялся тоже. Прыснул, как школьник. До него дошла простая мысль: глаза ведь не просто так опять сияют!

Он смотрел на нее, любовался ею – впервые спокойно, всласть. Никуда не торопясь, не дергаясь, никого и ничего не боясь. Даже будущего. Ее глаза сверкали, как невиданные драгоценные камни, как дальние звезды, как… Он не находил больше слов и сравнений. Не с чем было больше в этом мире сравнивать.

Напряжение его совсем уже отпустило. «Волосы покрасить можно, – размышлял про себя он, любуясь Наташей, – то есть запросто… с другой стороны, тогда опять сонмы налетят со всех сторон, только отбивайся. А седина хоть некоторых отпугнет. А по мне, и так прекрасно».

Глаза сияли, и с каждой минутой приближалось что-то невероятное, космическое. Он уже предчувствовал, как будет лететь высоко-высоко в ночном небе – над Уралом и Сибирью, и над всей Россией, и даже всей Евразией, и оттуда, с той высоты, маленькими, смешными, ненастоящими будут выглядеть города и, тем более, люди, – крохотные фигурки игрушечных солдатиков – адмиралов, генералов, начальников управлений и несуществующих спецотделов. И нелепые нагромождения с микроскопическими буковками на них. Все эти ЦК, КПК, КГБ, ЦСУ, ЦРУ, Водонапорканал. С высоты толком не разглядеть. Да и разглядывать не надо.

Все глубже и глубже погружался он в сияние этих глаз, проваливался в бездонные, безбрежные, бархатные глубины. Он знал, что надо перестать сопротивляться и просто падать безоглядно в эту нежную, ласковую бездну. Падать, падать, лететь и лететь, лишившись веса и страха. Лететь и умирать – или жить вечно, что, конечно, примерно одно и то же.