Возрождение

Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак, а вокруг были одни развалины да висели на ветвях обгоревших деревьев черные вороньи гнезда. Подобное пришлось мне видеть после гражданской войны, но тогда пугало мертвое молчание заводов, теперь же они и вовсе были повержены в прах.

Шло жаркое лето 1946 года. В тот год партия направила меня в Запорожье. Мне поначалу было поручено ознакомиться со всеми делами области, обратив особое внимание на строительство и сельское хозяйство. ЦК партии выдал мне соответствующий мандат, и я, не теряя времени, выехал в область.

После Великой Отечественной войны я был демобилизован не сразу и прибыл туда, еще не сняв военной формы. Ранним утром отправился на стройку, но доехать удалось только до коксохима, точнее, до руин, оставшихся от мощных его корпусов. Дальше дороги не было, пришлось идти пешком. Бродил допоздна и повсюду видел вздыбленный бетон, крошево кирпича, груды мусора, переплетенье исковерканных балок. Не на чем было отдохнуть глазу.

Полным ходом велась разборка завалов, многие тысячи строителей работали на объектах, притом едва ли не на всех одновременно. Трудились почти без механизмов, вручную – казалось, конца не будет этой работе. По пути меня знакомили с людьми, многих я позднее узнал и запомнил, но пока только слушал их объяснения, а в основном смотрел, потому что главное и без того было ясно: прекрасного города металлургов и энергетиков, по существу, больше нет на нашей земле. Все взорвано, сожжено, порушено войной.

Довоенное Запорожье я знал хорошо. От Днепропетровска, где работал тогда, это совсем близко, на машине – часа полтора. Часто приходилось ездить к соседям, с которыми издавна шло у нас дружеское соревнование. В памяти остались тенистые скверы, уютные площади с фонтанами, красивые жилые здания, которыми гордились запорожцы, их базы отдыха на острове Хортица и широкий зеленый проспект Ленина, тянувшийся через весь город, до самого Днепра. По вечерам, когда обычно возвращался домой, багряные отблески светились в синем небе над домнами «Запорожстали», а впереди сотни огней, двоившихся в воде, очерчивали дугу знаменитой плотины.

Днепрогэс – это не просто одна из сотен электростанций, построенных за годы Советской власти. Есть сегодня и более мощные, более совершенные, но эта, Днепровская, стала для нас как бы символом индустриальной мощи Страны Советов. Всем хорошо знакомая по кинохронике, по газетным и журнальным снимкам, как-то по-особому красива эта плотина. Мне рассказывали, во время одной из недавних экскурсий молодая девушка, студентка, оставила такую запись: «Днепрогэс на нашей земле – это как Пушкин в литературе, как Чайковский в музыке. Какие бы гиганты ни появлялись на Волге, Ангаре, Енисее, им не затмить величия патриарха советской энергетики». Хорошо сказано!

А в тот послевоенный год горько и тяжело было видеть, какой урон нанесен уникальному сооружению. Гитлеровцы замуровали в тело плотины сто авиабомб весом по полтонны каждая, и лишь героизм наших саперов и разведчиков спас ее от полного уничтожения. Когда советские войска форсировали Днепр, на одной из опор плотины нашли перерубленный провод, который вел к взрывчатке, а рядом – тело убитого воина. Имя его установить не удалось, и высится с той поры у створа плотины памятник неизвестному герою.

Хотя фашистам не удалось до конца выполнить свой варварский план, все турбины, генераторы, краны были взорваны, из сорока семи водосливных пролетов уцелело четырнадцать. Не было больше водохранилища на Днепре. Обнажились древние скалы. Река, которую привыкли мы видеть спокойной, снова, как встарь, пенилась у порогов. На стройке тогда были популярны стихи, написанные одним из днепростроевцев:

Есть образное, точное по смыслу, емкое украинское слово перемога – победа. Все превозмогли советские люди, все перетерпели, вынесли и победили в тяжелейшей из войн. Теперь им предстояло «перемочь» разруху, одержать победу в мирном труде.

И весь этот бесконечный, жаркий тягостный день, знакомясь с состоянием дел, я размышлял: с чего же здесь начинать? Впечатление складывалось, надо сказать, довольно мрачное. Фашисты взорвали в городе все семьдесят заводов. Когда на «Запорожстали» началось восстановление листопрокатного стана, на всех колоннах среднего ряда мы обнаружили нанесенные красной краской латинские литеры «F» (от немецкого «фойер» – «огонь»). Красные стрелки указывали, куда именно закладывать тол.

В руинах лежал и весь город. Государственная комиссия подсчитала: в Запорожье разрушено свыше тысячи крупных жилых домов, двадцать четыре больницы, семьдесят четыре школы, два института, пять кинотеатров, двести тридцать девять магазинов. Город остался без воды, без тепла, без электричества. Колоссальный ущерб был нанесен и сельскому хозяйству вокруг Запорожья.

Центральный Комитет партии направил меня в эту область в сложный момент. Примерно за месяц до моего приезда, 27 июля 1946 года, в «Правде» появилась корреспонденция «Почему задерживается восстановление „Запорожстали“. Ответ давался такой: „Неорганизованность – главная тому причина. Нет проекта организации и механизации работ. Нет фактически и графика. Выполнение плана учитывается не в физическом объеме, а в рублях. На этой почве процветает очковтирательство…“ Затем „Правда“ выступила с новой статьей под заглавием „Три партийных комитета и одна стройка“. В ней критиковались райком партии, горком и обком за то, что, бесконечно вмешиваясь в дела строителей, помощь им оказывают недостаточную, а порой и неквалифицированную. Наконец, вышли решение ЦК ВКП(б) и связанное с ним решение ЦК КП(б)У „О подготовке, подборе и распределении руководящих партийных и советских кадров в украинской партийной организации“.

Такова была обстановка, и об этом шел откровенный и острый разговор на XI пленуме Запорожского областного комитета КП(б)У, в котором я после предварительного ознакомления со стройками принимал участие. В канун пленума мне позвонили в Запорожье из ЦК партии: