Стеклянная тетрадь

От моей первой поездки в Гоа меня отделяло восемнадцать лет. В те годы на улицах домов часто встречались вывески на португальском языке, в барах и ресторанах звучала португальская музыка (обычно крутились сильно запиленные пластинки). В этот раз я не увидел ни одной португальской надписи. Единственный намёк на некогда сильное влияние Пиренейского полуострова — облик нашего отеля. Гостиница представляла собой множество белых двухэтажных домов. Дома были крыты красной черепицей и тянулись тремя улицами, кои были обозначены вывесками с португальскими названиями.

В последний день нашего отдыха я увидел на пляже девочку–торговку. Она неторопливо шла вдоль берега, таща на своих худеньких плечиках здоровенный тюк со всевозможными товарами для туристов. Меня поразила не сама девочка, а оставленные ею следы: они едва различались на песке, то есть девочка чуть касалась земли, почти летела!

Увидев это, я остановился в глубоком потрясении и долго не сходил с места. Вскоре набежали волны и слизнули почти невидимые отпечатки детских ног. Ничего не осталось. Показать это чудо стало невозможно.

Вспоминая этот случай, я невольно возвращаюсь к другому таинственному случаю, который произошёл со мной тоже в Индии, но на много лет раньше. Он давно забылся, но теперь вдруг вылепился из залежавшейся глины далёкой памяти.

Как–то вечером я возвращался домой по малой аллее нашей колонии и в ночном небе увидел большой сноп огня.

Территория нашей колонии была прорезана двумя главными улицами, обрамлёнными по обеим сторонам густыми рядами ровно остриженных кустов и кипарисов (садовники у нас работали чудесные). Одна из улиц проходила через площадь, на которой находилось здание скромного кинотеатра. Вдоль этой же улицы располагались площадки для игры в футбол и волейбол (последняя называлась Красной Площадкой из–за рассыпанного по ней красного песка). Помимо волейбольного пространства на Красной Площадке были детские карусели, высокие качели, беседки и прочие развлечения для детей. Условно назову её Главной. Другая улица (Малая) шла параллельно Главной, на неё выходило торцами множество домов и задняя сторона торгового представительства СССР.

Промчавшийся по небу огонь застал меня на Малой улице. Я не помню теперь, откуда я шёл, но я остановился, услышав что–то над головой. В действительности, как мне подсказывает память, никакого шума не было. Было нечто иное. Было какое–то ощущение, а не шум. Красно–жёлтое пятно, похожее на раскалённую пену, промчалось над моей головой, не издав ни единого звука, плавно и ровно пролетело вдоль аллеи и скрылось за деревьями, уже за пределами нашей территории. Я обратил на него внимание не из–за того, что оно появилось надо мной, а лишь в тот момент, когда оно пролетело вперёд. Звука не было. Свет был странным, он ничего не освещал, он был просто каким–то светящимся сгустком.

Я подождал немного, надеясь увидеть какое–нибудь продолжение, но ничего не произошло. Я не услышал ни взрыва, ни треска поломанных деревьев, которые плотно обступали нашу территорию, ни гула пламени. Необъяснимая огненная пена, сжавшаяся в шар, просто исчезла.

После некоторого времени, которое ушло на то, чтобы взять себя в руки, я дошёл до нашего дома и зачем–то поднялся на второй этаж. Что заставило меня подняться по лестнице, я не могу теперь сказать; наша квартира находилась на первом этаже, в самом левом углу нашей колонии. Быть может, я хотел зайти к моему приятелю, жившем на втором этаже, и поделиться с ним увиденным? Не знаю… Я не зашёл ни к кому…

Не зашёл потому, что увидел снаружи женщину. Она медленно двигалась ко мне. Заметив её, я оторопел, ещё не успев понять, что именно напугало меня. А напугало вот что: голова той женщины находилась на уровне моей головы, в то время как я стоял на балконе второго этажа!

Я сделал шаг к перилам и посмотрел вниз. Женщина шла по земле, но была невероятно огромной. При этом, должен сказать, огромность её была какой–то странной, женщина не казалась великаном, выглядела вполне пропорционально, но всё же достигала второго этажа, её голова находилась на уровне моей головы. Её глаза взирали на меня без всякого выражения. Я совсем не помню черт её лица, словно их вообще не было. Не помню волос на её голове: длинные или короткие, светлые или тёмные… Она что–то говорила, но теперь я не помню ничего из её слов; не помню даже, понимал ли я её. Ничего этого не осталось в памяти. Отпечатался лишь панический ужас, бесконтрольный животный страх, абсолютная, непробиваемая глухота в ушах, словно всё вокруг вымерло.

Я сразу почувствовал — она чужая.

Попятившись, я спрятался в подъезде и вжался спиной в стену, стараясь исчезнуть. Когда же я решился, наконец, выглянуть из дверей, никакой женщины я не увидел. Была ли это галлюцинация? Связано ли её необъяснимое появление с пролетевшим по небу огненным объектом? Не знаю. Наверняка могу сказать лишь одно: я был свидетелем чему–то таинственному.

Иногда мне кажется, что моя жизнь в Индии наполнена таинственностью.

После недели на пустынном пляже Гоа мы перебрались в Дели, затем нам посчастливилось поехать в Варанаси, иначе известный как Бенарес. Там произошла встреча, о которой могут мечтать многие люди, но которая даётся не каждому.

Никогда раньше я не бывал в Бенаресе, этом священном для всякого индуса городе, который лежит на берегу Ганга. Легенда гласит, что Ганг появился из–за того, что Шива, моя голову, стряхнул со своих длинных волос воду.

Бенарес — вместилище всего самого главного для любого индуса, вместилище священной истины. Индусы утверждают, что приехав сюда, можно избавиться от любых напастей. В этом городе находится более полутора тысяч храмов, многие из которых липнут друг к другу, вздымаются друг над другом

Поплутав по узким извилистым улочкам Старого города, мы в конце концов добрались до места, откуда нам открылась великая река Ганг. К ней спускались толпы людей, все чем–то гремели, шумно разговаривали. Всюду на широкой каменной лестнице стояли велосипеды, сидели седовласые старики, шипели на сковородах и в котелках неведомые нам угощения, плакали и смеялись голые детишки, туристы сверкали объективами фотокамер. Тут и там виднелись обнажённые тела священных мужей, исхудавших до невозможности от длительного поста.

На берегу шумная толпа индусов провожала в последний путь крохотного старичка. Его усадили со скрещёнными худыми ногами на большую каменную плиту и привязали к ней. Старичок всё время заваливался, сминался, как ватная кукла. Хлопотливые друзья и родственники опутывали покойника толстыми веревками и закрепляли на нём ещё камни, хотя плиты, служившей мертвецу троном, хватило бы вполне, чтобы утащить на дно реки десяток человек. Старичок болтался из стороны в сторону и ронял украшенную пышными усами и бородой голову в гирлянды жёлтых и оранжевых цветов, покрывавших его грудь. Суетившиеся вокруг него люди гудели, как пчёлы, некоторые пели.

Лодка качнулась и отплыла. Все разом принялись колотить железками по металлическим гонгам, дуть в трубы и рожки, хлопать в ладоши и завывать какую–то песню. Шум погребальной процессии больше напоминал спонтанный балаган, а не строгую церемонию. Можно сказать, что выглядело всё вполне буднично, никаких красочных одежд, никаких ритуальных костюмов. В основном все были одеты в белые рубахи и белые же штаны. Что касается лодочников, то все они были в изрядно изношенных майках и обёрнуты линялыми тряпками вокруг бедер.

Как только покойника сбросили с борта и вода с плеском поглотила его, песни и звон железа прекратились. До нашего слуха донеслось несколько запоздалых выкриков:

— Харе, харе!

И пространство вокруг нас наполнилось умиротворенной тишиной. Вдали слышались песни других погребальных групп. А прямо возле нас колыхались коричневые воды Ганга.

— Посмотрите, господин, — указал наш лодочник, — вот плывёт бедняк.

Возле лодки покачивался на волнах труп. Он был похож на сломанную куклу, завёрнутую в грязную тряпку и упавшую в реку. Одна нога его ушла под воду, другая выгнулась костлявым коленом вверх. Облепленное мокрой тряпкой лицо уставилось в небо.