Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»

Джулиан ворвался в комнату и в то же мгновение уставился в изумлении на женщин: Дагмар, совершенно голая, и Кэтрин, в распахнутом халате, склонились над распластанным на полу телом Бена.

— Э-э-э… — замычал он, выпучив глаза, пока до него наконец не дошло, в чем дело. Тогда он, завывая, выскочил из комнаты и заметался по дому, пытаясь отыскать в темноте телефон.

В последний день пребывания «Квинтета Кураж» в «Шато де Лют» гостиная была залита мягким, неярким светом. Погода наконец сменилась. Багаж, сваленный в прихожей, напоминал уродливую авангардную скульптуру, насильно впиханную в исторический интерьер со всеми его старинными прялками, продольными флейтами, фолиантами в кожаных переплетах и лютнями.

Ян ван Хёйдонк должен был прибыть с минуты на минуту в бананово-желтом микроавтобусе, а затем, после того как дом опустеет, наверняка явится Джина, чтобы сделать уборку. Пара предметов в прихожей были сильно повреждены санитарами, когда они выносили тело Бена через узкий дверной проем, но владельцы шато, разумеется, примут во внимание исключительные обстоятельства. В конце концов, нелепо ожидать, чтобы предметы антиквариата существовали вечно — рано или поздно время все равно возьмет свое.

Стоя у окна и глядя незрячим взором на то, как миллионы крошечных градинок стучат в оконное стекло, Роджер наконец решился заговорить на тему, избежать которой было невозможно.

— Мы должны решить, что нам теперь делать, — сказал он спокойно.

Дагмар отвернулась в сторону и стала разглядывать своего малыша, лежавшего у нее на руках. Она уже приняла решение по этому поводу, но пока не собиралась делиться им с Роджером Куражом.

— Фестиваль еще не начался, — сказала она, покачиваясь на абсурдно большом пластиковом чемодане, принадлежавшем Кэтрин.

— Знаю, но рано или поздно он все же начнется, — сказал Роджер.

— Дай нам прийти в себя, Роджер, — тихо посоветовал Джулиан, который, склонившись над пианино, прикасался к клавишам тонкими пальцами, не нажимая на них.

Роджер сморщился, устыдившись того, что он вот-вот должен был сказать — чего он просто не мог не сказать, подчиняясь велению своего личного, особенного Бога.

— Мы можем справиться с этой ситуацией, — сказал он наконец. — Басовая партия в партите очень простая, чтобы не сказать больше. Я знаю одного баса по имени Артур Фалкирк, это старый приятель Бена, Они вместе пели в Кембридже…

— Прекрати, Роджер!

Это сказала Кэтрин. Ее лицо, красное и распухшее от слез, было попросту неузнаваемым. Перед тем как, поближе к утру, она наконец успокоилась, она плакала с такой неукротимой силой, с какой не плакала с семилетнего возраста. Она завывала, а потоки дождя омывали «Шато де Лют», и звуки ее плача вплетались в симфонию, состоявшую из поскрипывания старого фундамента, журчания воды льющейся по водосточным трубам и желобам, звонками телефона. От долгих слез голос ее охрип так сильно, что вряд ли кто-нибудь догадался сейчас, что она поет сопрано.

Роджер нервно откашлялся.

— Бен был очень ответственным человеком, — сказал он. — Ему бы понравилось…

— Прекрати, Роджер! — повторила Кэтрин.

Тут вновь зазвонил телефон, и Кэтрин сняла трубку прежде, чем ее муж успел сдвинуться с места.

— Да, — просипела она. — Да, это «Квинтет Кураж». Вы говорите с Кэтрин Кураж. Да, я все понимаю, мы вам очень признательны. Нет, разумеется, мы не будем исполнять «Partitum Mutante». Надеюсь, мистеру Фугацци удастся найти другой ансамбль. Времени осталось так мало, что я бы посоветовала ему подготовить фонограмму, но я думаю, он сам как-нибудь разберется с этой проблемой… Посвящение? Очень любезно с вашей стороны, но я не думаю, что Бену эта идея понравилась бы. Хорошо, я подумаю о такой возможности. Позвоните мне по лондонскому номеру. Но не сразу, конечно, через несколько дней. Да. Не за что. До свидания.

Роджер стоял у окна спиной к Кэтрин, сложив за спиной руки. На фоне продолжавшего падать за окном града можно было рассмотреть только его силуэт. Снаружи хлопнула дверь автомобиля: никто не услышал, как к дому подъехал микроавтобус с Яном ван Хёйдонком за рулем.

Кэтрин уселась рядом с Дагмар на чемодан: он был таким бессмысленно огромным, что на нем нашлось место для них обеих.

— Спасибо тебе, что едешь вместе с нами, — шепнула она на ухо немке.

— Ничего, — безо всякого выражения отозвалась Дагмар. Слезы катились у нее по щекам и падали на ребенка. Она позволила Кэтрин взять себя за руку — за эти смуглые и сильные пальцы, которым тем не менее не удалось вернуть к жизни тело Бена Лэма.

Скрип разбухшей от дождя входной двери, на которую кто-то навалился плечом, вывел их всех из транса. Поток влажного, пропитанного ароматами земли воздуха ворвался в дом, а следом за ним на пороге появился Ян ван Хёйдонк. Не говоря ни слова, он прошел в гостиную, взял два чемодана — Роджера и Бена — и поволок их к двери. Дагмар и Кэтрин соскочили с чемодана и позволили Роджеру поволочь его к выходу, хотя его вместе со всем содержимым легко можно было бы бросить в Бельгии. Чемодан был битком набит одеждой, которая ей не пригодилась, и пищей, которую она не съела. В будущем, если ее вообще ждет будущее, Кэтрин решила никогда не брать с собой столько всякого барахла.

«О Боже, только не начинай все сначала! — сказала она себе. — Хватит с меня всего этого».

Желтый микроавтобус в этот раз показался ей гораздо просторнее, чем при первой встрече с ним, хотя сейчас, считая Дагмар и Акселя, в нем было больше пассажиров, чем тогда — разумеется, при меньшей массе. Роджер, как и тогда, сел рядом с Яном ван Хёйдонком. Директор, по-прежнему с поджатыми губами, тронулся в путь, сосредоточившись на дороге за стеклом, на котором беспрестанно танцевали свой танец стеклоочистители. Судя по всему, шансы, что они с Роджером возобновят дискуссию по поводу будущего амстердамского «Концертгебоу», были невелики. Джулиан сидел в хвосте автобуса и провожал взглядом дом, пока он, похожий больше на туристическую открытку, чем на реальное здание, не исчез за пеленой дождя.

Они не проехали и пята минут, как дождь внезапно прекратился и лес возник как по волшебству из водного марева. Затем, совсем уж неожиданно, появилось солнце.

Тепло, просочившееся через затемненное стекло микроавтобуса, согрело заплаканное лицо и приласкало ее воспаленные от слез веки. Как только дождь перестал, симфония окружающего мира вновь поменяла звучание: стало слышно, как тихо урчит двигатель и как в лесу чирикают птицы, в то время как в автобусе тишина, образованная отсутствием Бена, повисла, как вредоносный миазм. Тишина эта казалась жуткой, мертвящей.

Инстинктивно, пытаясь заполнить эту пустоту, Кэтрин начала петь самую простую и утешительную песню, которую она знала — старинный канон, который она знала в детстве, еще даже не понимая значения ее слов^[38].

Sumer is icumen in,

Lhude sing Cuccu!

Groweth sed, and bloweth med,

And springeth wde nu.

Sing Cuccu!

Голос Кэтрин вырывался из ее осипшего горла неуверенно и тихо, иногда он пропадал вообще. Она начала петь, даже не думая о том, что могут подумать о ней остальные; пусть думают, что она сошла с ума, если им так больше нравится.

Запев второй куплет, она с изумлением заметила, что мелодию подхватил Джулиан, поддержав изысканным теноровым контрапунктом ее неуверенное соло.

Awe bleteth after lombe,

Lhouth after calve cu;

Bulluc sterteth,

Bucke verteth

Murie sing Cuccu.