Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Радостно схватив пачку, официант осведомился, сколько штук он может из нее взять. Услышав, что все, он просто зашелся от счастья.

– Получишь целый блок таких, если получится, – пообещал Сергей.

– Постараюсь, – с энтузиазмом сказал Володя и испарился на кухню хвастаться сигаретами.

Через день Сергей уже устанавливал аппаратуру в номере. Парень, который проводил его туда, был ему очень благодарен за те две пачки сигарет, которые Володя счел возможным выделить из всего своего блока. Испытывая легкое раскаяние, Сергей снова достал из кармана калькулятор. Парень сначала взглянул на него равнодушно, но по мере объяснений Сергея взор его светлел. Забрав калькулятор, он предложил сбегать за чаем и даже предложил ему в этом номере переночевать, поскольку ближайшие три дня в нем точно никто жить не будет. Он очень удивился, когда Сергей отказался. Чтобы он не мозолил глаза, Сергей послал-таки его за чаем.

Он установил аппаратуру так, чтобы широченная кровать под балдахином была видна во всех ракурсах и чтобы балдахин не загораживал возможное место действия.

Впоследствии Барсов был этим очень доволен. Ибо «облико морале» у большинства партийных товарищей практически полностью отсутствовал. Во всяком случае, нисколько не мешал им пользоваться радостями жизни.

Митинг по случаю юбилея пединститута обещал быть многолюдным. Все хотели посмотреть на представителей интеллигенции, особенно на Ивана Сергеевича Бородина, который удостоился чести напечатать статью в центральном журнале, тем самым навеки прославив родной город. На него смотрели как на собственность этого самого города и грелись в лучах его славы. Мол, знай наших, вот мы какие: захотим – и про птичек в московском журнале все, как есть, пропишем, захотим – лыжный кросс побежим, а захотим – выполним разнарядку по посадке той же самой интеллигенции на нары, – пусть лес валят или осуществляют великие стройки коммунизма. Вот осуществят – а мы потом погордимся.

Народ на митинг подтягивался довольно дружно, очень одобрительно относясь к последующему лыжному кроссу. Это Сергея очень удивляло, поскольку победителю вместо приза была обещана грамота общества ДОСААФ, что, как известно, расшифровывается как Добровольное общество содействия армии и флоту. Грамоты все жаждали так, как будто вся их дальнейшая жизнь зависела от нее. Поэтому народ, собравшийся на площади, щеголял лыжными штанами и куртками с начесом, и подавляющее большинство держало в руках лыжи. Когда на деревянную трибуну вышли похожие на грибы упитанные партийные бонзы в черных драповых пальто и зеленоватых шляпах, Сергею на минуту показалось, что они будут вещать скорее о спортивных достижениях города, нежели о чем-то имеющем отношение к высшему образованию. Однако среди лыжников он узнал многих преподавателей института.

Они изумленно глазели на подъехавшего на сверкающем джипе роскошно одетого Сергея. Но их изумление плавно перешло в ступор, когда из джипа выпорхнула одетая в норковый свингер и белые сапожки Катюша. На ее голове красовалась белая кожаная кепка, а мелированные волосы заставили мужчин растерянно хлопать глазами, а женщин бледнеть от зависти.

По сценарию Сергей, как молодой специалист, приехавший из Москвы, и, более того, приехавший из Москвы добровольно, должен был держать речь пятым – после ректора, проректора, секретаря партийной организации и знаменитого Ивана Сергеевича. Рядом с черными фигурами начальства, одинаково выпирающие животики которых придавали им особую осанку людей, жизнь которых удалась, он смотрелся как веселый какаду рядом с унылыми грачами. Его улыбающаяся физиономия нарушала торжественность момента, и руководство института всячески хмурилось, сдвигало брови и пыталось показать, что оно совсем не завидует коричневой дубленке и изящным ботинкам, а также не вожделеет его спутницы.

Толпа на площади послушно дремала, терпеливо выслушивая пламенные панегирики советскому строю, партии и правительству, при которых получаются такие замечательные пединституты и выдающиеся Иваны Сергеевичи. Речи повторялись почти слово в слово. Собственно, в произнесении их не было необходимости, потому что они были вполне предсказуемы. Поэтому фраза «дорогие россияне», произнесенная голосом Владимира Владимировича Путина, диссонансом врезалась во всеобщее благолепие.

В руках у Сергея не было бумажек. Он не пытался выпятить живот для солидности, а, спрятав одну руку в карман и второй оживленно жестикулируя, покачивался на носках.

– Никакой мягкотелости! – заявлял он. – Чему нас учил товарищ Ленин? Он учил нас непримиримости классовой борьбы. Те, кто внимательно читал его работы, понимают, что наш замечательный советский строй держится на постоянном… – Сергей помолчал, борясь с соблазном сказать «насилии», но счел, что это слишком прямо, – постоянной жестокой борьбе. – Ему пришлось повториться, но это не имело значения.

– Да, почти восемь миллионов наших сограждан сидят в концлагерях. Ну и что? – вопросил он, выбросив правую руку вперед, а в левой зажав свою клетчатую кепочку с пупочкой, – ну совсем как вождь, только цветовая гамма слегка отличалась. – Да, мы расстреляли еще десять миллионов человек. И поделом! Они не хотели согласиться с нашей великой идеей и жить в нашем счастливом обществе – и их не стало!

Начальство срочно перестало дремать. На лице секретаря парторганизации появилось жалобно-недоуменное выражение, – ведь так все славно начиналось! Дьяконов в ужасе округлил глаза, а проректор схватился обеими руками за пухлые щеки.

– С ума сошел? – шипел секретарь парторганизации Валерий Алексеевич Булочкин, протягивая к нему сзади руки и дергая за рукав. – Замолчи сейчас же.

– В великом тысяча девятьсот семнадцатом году, – продолжал он, и Булочкин благоговейно отстал, – мы отобрали частную собственность и забрали ее себе. – Бедный Булочкин опять насторожился. – Некоторые могут сказать, что эту частную собственность собственным трудом и недюжинным умом заработали себе те, кому она принадлежала. Другие могут пойти еще дальше и заявить, будто экспроприация экспроприаторов была грабежом под идейным прикрытием.

Сергей сделал паузу, во время которой люди в черном привалились друг к другу, схватившись за сердце.

– Чушь! – резко выкрикнул Сергей. Дьяконов подпрыгнул, а Булочкин присел. – А как же насчет поделиться, господа? С трудовым классом, который не знает ваших там законов экономики, зато отлично умеет орудовать лопатой? А не хотите делиться – пожалуйте в лагеря, лес валить. А надо будет, – Сергей чиркнул ладонью над толпой, и толпа присела, в ужасе прикрывшись лыжами, – и расстреляем!

И не надо обвинять нас в жестокости! Мы не только эксплуататоров и их потомков расстреляем! Мы расправимся со всяким, кто будет говорить, что, дескать, владельцы частных предприятий давали им хорошо оплачиваемую работу и что при них они жили гораздо лучше, чем сейчас, не зная лишений. И не надо нам говорить, – грозно заявил Сер

гей, – что расстреливать детей жестоко. А может, этот ребенок нам опасен? Может быть, он захочет жить богато, как жили его отец или дед? И начнет составлять заговоры против советской власти! Надо будет – уничтожим половину населения, если это – враги великой идеи!

Люди испуганно посмотрели друг на друга, желая убедиться, что толпа не стала вдруг в два раза меньше.

В это время у него в кармане зазвонил мобильный телефон. Сергей поднял ладонь вверх, будто успокаивая толпу, и приложил горевший желтым огонечком телефон к уху.

– Серега, – послышался ленивый голос Андрея. – Похоже, тебя дома будут ждать орлы из НКВД. Будь готов!

«Ну вот, – тоскливо подумал про себя Сергей. – Уговорил я их все-таки. То-то Барсов доволен!»

– Так точно, товарищ Гуля! – сказал он вслух. – Линию партии разъяснил. Уже заканчиваю.

– Ты там не очень-то резвись, – встревоженно предупредил Андрей.

– Так точно, – бодро отрапортовал Сергей. – Привет Иосифу Виссарионовичу и всем товарищам по партии.