Ночь - царство кота

И у него всего минут десять осталось…

По проходу между кресел, волоча пакет с использованными салфетками, пробиралась Инбаль. Она едва не налетела на Йорама, и пуговица на блузке расстегнулась. Йорам тупо уставился на открывшуюся грудь, и Артема осенило: к черту Йорама, он знает, на чем можно зафиксировать взгляд любого парня, особенно молодого, особенно из среды, где девушка скорее умрет, чем даст, или собственная семья ее убьет. Так осталось определить, у кого грудь побогаче — у Яэль или Инбаль, а может у Вики, маленькой, да удаленькой? Артем, поколебавшись, все-таки остановился на Яэль: эффектная шхординка (перекрашенная брюнетка на ивритском новоязе), высокая, народ, то есть мужики, глаз не сводит. Последний шанс, а там будь, что будет — и он мысленно перекинулся на нее.

Яэль медленно двинулась по тесному проходу от кабины самолета в глубь салона. Около пятнадцатого ряда она потянулась к пуговице на блузке и расстегнула ее. Затем, на уровне шестнадцатого ряда, она расстегнула еше парочку пуговиц. Парни в семнадцатом ряду уставились на остановившуюся перед ними стюардессу. Яэль, добравшись до последней пуговки, одним движением стянула блузку и уронила ее в проход. Парни затаили дыхание, Артем отметил, что девушка полностью завладела их вниманием — то, чего он и добивался. Она плавно, как в замедленной съемке, потянулась руками назад, за спину, и расстегнула лифчик. Взгляды уперлись в ее полную обнаженную грудь, и последовали за эффектно поднятым лифчиком. Браво, Яэль!

— Спать! — с замиранием сердца приказал Артем, — спать…

Самолет мягко коснулся взлетной полосы и затрясся по бетону. Команда сидела на своих местах. Йорам поднял трубку внутренней связи и напомнил пассажирам, чтобы не вставали до полной остановки самолета. Свое предупреждение он закончил старым израильским анекдотом: тем, кто сидит — желаем приятного знакомства с Израилем, а тем, кто стоит — добро пожаловать домой! Проснувшиеся пассажиры потягивались, пытались разглядеть что-нибудь снаружи. Главного стюарда, естественно, никто не послушался. «Боинг», тем временем, зарулил на стоянку и остановился. Через пару минут подкатил трап, и пассажиры начали покидать лайнер. Команда стояла у выхода и, вымученно улыбаясь, прощалась с пассажирами. Двое ребят в семнадцатом ряду продолжали безмятежно спать. Йорам заметил оставшихся в салоне и подошел разбудить, он потряс сидящего ближе к проходу за плечо и сказал:

— Проснись, приехали.

Парень открыл глаза, зрачки его расширились от от ужаса, рука потянулась в карман и нажала на кнопку пульта. В ту же секунду раздался взрыв — заряд, тщательно запрятанный в новое инвалидное кресло, разметал по летному полю тележку с багажом.

21

Юсенеб быстро понял, что сильно переплатил — и четверти того, что он сунул хозяину, хватило чтобы накормить приличную компанию. Но была и приятная сторона: слуги тащили все подряд, и, стремясь угодить щедрому гостю, обильно уставили стол той, позабытой им, едой, что он когда-то любил, но был лишен почти сорок лет. Юсенеб ел не торопясь, древний старик, он был довольно крепок, еще остались кое-какие зубы, и можно было насладиться тушеным мясом, приготовленным по старым рецептам. Здесь подавали вино вместо расхожего египетского пива, и он, сделав несколько неосторожных глотков, слегка захмелел, так как давно не пробовал вина. Он был одет в одежды египтян, и его не мог выдать акцент, стершийся за все эти годы. Он наслаждался трелями дорогой ему речи, звучащей слегка по-другому, ведь прошло столько лет. Он почувствовал атмосферу прежнего дома, здесь в самом сердце Египта. Интересно, подумал он, помнят ли эти люди его имя? Он, конечно, мог спросить, но тогда непременно возникли бы встречные вопросы, а это опасно и совсем ни к чему, и лучше поддерживать инкогнито, а то чего доброго, примут за шпиона и выдадут фараоновой страже. И все-таки, в глубине души, он хотел, чтобы его узнали, чтобы пали ниц, воздали прежние почести, чтобы волны восхищения и ужаса вновь понеслись от него расходящимися кругами.

Он когда-то был их царем, он повелевал судьбами, пред ним трепетали, его боготворили, а потом судьба бросила его в египетское рабство. Но Осоркон смилостивился, он был невероятно умен и хитер, этот Осоркон, и сделал Юсенеба воспитателем Ахмеса, отца которого сам же и убил. Теперь Юсенеб вновь свободный человек, но можно так легко обмануться, ведь Фараон не забыл, кем был когда-то Юсенеб, а то, что Ахмес даровал ему свободу, еще ничего не значит. Он с интересом вслушивался в разговоры вокруг, с высоты анонимности взирая на соплеменников. Он никуда не торопился, еды было довольно, и скоро его оставила в покое прислуга. Он отодвинул в сторону вино, не хватало только напиться с непривычки. С наступлением вечера в заведении становилось людно, он по-прежнему не мог подобрать ему подходящего названия, в Гераклеополисе такое было немыслимо — там с подозрением относились к чужакам. Здесь же, египетская речь мешалась с его родной, так что его присутствие никого не смущало, напротив, хозяева были рады каждому гостю.

Постепенно шум становился все громче, подогретые вином и пивом страсти накалялись, и он вдруг вычленил из какофонии звуков свое имя, не нынешнее, а то прошлое имя, глубоко спрятавшееся от греха подальше в закоулках памяти. Юсенеб пересел поближе, насколько позволяли приличия, и вслушался в разговор. Он с удивлением обнаружил, что действительно говорили о нем, но как странно и глупо все обернулось. Все было так неправильно, каждый факт вывернут наизнанку, его имя упоминалось не иначе как с проклятиями. Получалось, что это он навлек на свой народ неисчислимые беды, поддавшись соблазну покорить Великий Египет, пользуясь мнимой его слабостью, он втянулся в грандиозную авантюру, приведшую к краху не только его лично, но и всех его подданных, лишившихся сильного войска, лучших мужчин, канувших в египетских песках. Всего лишь года два, как он получил возможность свободно передвигаться, с горечью думал Юсенеб, выбираться из дворца Ахмеса наружу, где за тобой не следят постоянно чужие, завистливые глаза, да и куда он мог дойти — только до ничтожного провинциального базара, где и на своих смотрят косо, а чужаков там гонят прочь, чтобы не мешали, не создавали конкуренцию, и лишь клочками доходили сплетни через юродивых, бродяг и странников, справедливо опасавшихся неосторожно вылетевшего слова. Ну да, все правильно, верная почти победа обернулась поражением, и кого в нем винят? Конечно же, его самого!

Конечно же, того, кто раньше был почти богом, а потом исчез, сгинул без следа. Впрочем, очень похоже, что Осоркон хорошо позаботился о слухах, ведь кто мог понять, почему он, Юсенеб, уже выиграв великое сраженье, оказался пленен? Кто мог понять, что вмешались иные силы. А из прежних остались в живых, пожалуй, только Осоркон да он сам. Но Осоркон правит Египтом, а он… он обложил бы богатый Египет данью, такой данью, что стонали бы его обитатели, а его собственный народ возрадовался бы и возвеличил бы его еще больше. Теперь же, Юсенеб не мог сдержать горьких слез — проклято его имя и его память, и так страшно в конце вдруг осознать, что злая судьба может играть еще более злые шутки. Он надеялся, что его имя сохранится в памяти его народа, как имя великого воина, если не при жизни, так после смерти, и о нем будут слагать легенды. Какая наивность, и как коротка народная память. Нет, он не хотел быть узнан. Кто знает, может, они накинутся на него и пинками выместят злобу, может, просто убьют, или, потехи ради, кликнут стражу, а может быть, он и получит часть былых почестей, но сквозь зубы, с косыми взглядами исподлобья и с фигой в кармане, что еще больнее.

Юсенеб вернулся на прежнее место и обнаружил за соседним столом двух нищих в лохмотьях, с единственной чашкой какой-то бурды между ними, жадными взглядами, пожиравшими его почти не тронутое изобилие. Он знаком показал им приблизиться и на языке Египта сказал, что они могут съесть все, что пожелают. Сам же он пересел за их стол, взяв лишь кувшин с вином, и с омерзением скинув под стол пустую чашку. Нищие бросились целовать его ноги, потом, как две голодные собаки, накинулись на еду, заглатывая куски целиком. Один из них был изрядно побит, он морщился, так как каждый проглоченный кусок явно доставлял ему страдание, и Юсенеб подумал, что, должно быть, у него отбиты внутренности, и он долго не проживет. Унижение голодного… Хвала Богам, Юсенебу не довелось испить сполна эту чашу, только однажды, после пленения, когда его бросили в трюм галеры, и лишь боги знают, сколько дней они плыли вверх по Нилу в Гераклеополис, он, среди прочих рабов, лишенный еды и питья, впадал в забытье, но ярость поражения не дала ему умереть. Он не мог просто так умереть среди челяди, он выдержал эту давнюю пытку, но воспоминание осталось на всю жизнь. Он видел, как резкие движения этих оборванцев постепенно замедляются, когда глаза еще голодны, а желудок уже взывает о пощаде. Так насыщается после удачной охоты дикий зверь, ошалевший от долгих бесплодных поисков добычи, или голодный кот, вернувшийся домой уставшим от мартовских бдений.