Суббота

Генри смотрит в сторону георгианских колонн на фасаде с восточной стороны и видит двух людей, скорчившихся на скамье, примерно в сотнях футах от него. На обоих — кожаные куртки и шерстяные шапки: они придвинулись друг к дружке и ежатся от холода. Кого-то ждут, думает Пероун: иначе зачем сидеть тут холодным февральским вечером. Его вдруг охватывает нетерпение, и, не дожидаясь, когда Грамматик продолжит клеймить современную цивилизацию, он быстро говорит:

— Дейзи ждет. Она приготовила нам напитки.

И с этими словами берет тестя под локоть и мягко подталкивает в сторону распахнутой двери, откуда струится гостеприимный свет. Иоанн в относительно благосклонном расположении духа, и такой случай упускать нельзя. Примирение — не то, что стоит откладывать на потом.

Он принимает у тестя пальто, шляпу и трость, жестом приглашает его в гостиную, а сам идет вниз, чтобы позвать Дейзи. Но она уже поднимается по лестнице с подносом, там две бутылки шампанского, открытая и новая, джин, лед, лимон, дополнительные бокалы для Розалинд и Тео и орехи макадамия в расписной вазочке, которую она привезла из студенческой поездки в Чили. Бросает на отца вопросительный взгляд: тот ободряюще улыбается — мол, действуй смело. Берет у нее поднос, рассчитывая, что они с дедом обнимутся, и пропускает ее в гостиную. Однако Грамматик, стоящий в центре комнаты, не спешит с объятиями, и Дейзи, глядя на него, также как-то суровеет. Быть может, дед, как и сам Генри, поражен ее красотой — или схожестью с бабушкой. Наконец оба трогаются с мест навстречу друг другу, повторяя: «Дедушка… Дейзи…» — пожимают друг другу руки, а затем, словно по инерции движения тел, осторожно целуют друг друга в щеки.

Генри ставит поднос и смешивает джин с тоником.

— Вот вы и здесь, — говорит он. — Ну, давайте выпьем. За поэзию.

Старик берет джин; Генри замечает, что рука у него дрожит. Дейзи и дед поднимают бокалы и пьют, бормоча какие-то вариации на тему произнесенного тоста.

— Она — вылитая Марианна, — обращается к нему Грамматик. — Вылитая Марианна в день нашей первой встречи.

Сам Генри на этом месте непременно бы прослезился, но у старика глаза остаются сухими. Вообще Грамматик, при всем своем пресловутом темпераменте и театральных перепадах настроения, в определенном смысле прекрасно владеет собой. В самые бурные минуты в нем чувствуется сила воли, какая-то стальная жесткость. Среди самых близких друзей, в моменты самых нелегких объяснений он остается как бы чуть-чуть в стороне от происходящего. По словам Розалинд, эту надменно-отстраненную манеру поведения, подобающую великому старцу, он выработал себе давным-давно, еще до сорока.

— Ты тоже чудесно выглядишь, — говорит ему Дейзи.

Он кладет руку ей на плечо.

— Сегодня в гостинице я весь день перечитывал твои стихи. Прекрасно, Дейзи! Черт меня побери, просто прекрасно! Бесподобно! — Отхлебнув джина, он декламирует нараспев:

— Ну-ка, скажи честно, — просияв, говорит Иоанн, — скажи-ка честно, кто же этот «могучий корабль»?

Грамматик напрашивается на комплимент, который почитает принадлежащим себе по праву. Пожалуй, рановато. Слишком уж он торопится. Возможно, Дейзи посвятила книгу деду — а возможно, нет; еще и поэтому Пероуну не терпится взглянуть на сигнальный экземпляр.

Дейзи явно смущена. Она открывает рот, но обрывает себя на полуслове и наконец отвечает с натянутой улыбкой:

— Подожди — увидишь.

— Шекспир-то, разумеется, не считал себя жалким челноком. Это ирония. А ты, милая, ты тоже иронизируешь?

Дейзи мнется, пряча лицо за бокалом. Наконец отставляет бокал и пристально смотрит на деда.

— Дедушка, он не «решился».

— Как так не «решился»? Ты что, не помнишь? Мы же с тобой разучивали этот сонет!

— Помню, дедушка. Но у Шекспира сказано «дерзнул». « Дерзнуля появиться на волне». «Решился» из размера выпадает.

Грамматик уже не улыбается. Он застывает, устремив на внучку тяжелый взгляд, а она глядит ему в лицо дерзко и вызывающе — совсем как на отца в кухне. Она бросила вызов и не намерена отступать. Что до Пероуна, то он не понимает, чем «дерзнул» так уж сильно отличается от «решился».

— Вот как, — говорит наконец Грамматик. — Выпадает, говоришь. Ну ладно. Генри, как у тебя дела на работе?

За все двадцать с лишним лет знакомства тесть ни разу не спрашивал, как у Генри дела на работе. И Генри не позволит ему вот так затыкать внучке рот.

— Наша память иной раз выделывает странные штуки, — замечает он с приятной улыбкой. — Со мной еще и не такое случалось.

И поворачивается к Дейзи. Она кажется смущенной и явно подыскивает предлог сбежать. Но он ее не отпустит.

— Объясни, пожалуйста. Я что-то не понял. Почему «дерзнул» сюда подходит, а «решился» — нет?

Дейзи мило улыбается отцу.

— «Дерзнул я появиться на волне…» — медленно и отчетливо повторяет она. — Это пятистопный ямб. Ти-там, ти-там, ти-там: безударный — ударный, безударный — ударный. И так пять раз. А «решился я» — добавляет лишнюю стопу, она ломает размер.

Грамматик тем временем устраивается на кожаном диванчике; его шумный вздох отчасти заглушает ее последние слова.

— Ладно, ладно, — ворчит он, — придержи коней. А «то был не сон, не сказочное виденье…» — это что такое? У Шекспира полно неправильных строк, в сонетах так просто десятки. Он вполне мог написать «решился».

— «То был не сон» — это Уайет, [15]— бурчит себе под нос Дейзи.

Пероун бросает на нее взгляд и предостерегающе поднимает палец. Она настояла на своем, но последнее слово должно остаться за дедом. Если, конечно, она не намерена спорить до ночи.

— Наверное, ты прав, — миролюбиво произносит она. — Мы оба правы. Еще джину, дедушка?

Грамматик передает ей свой бокал.

— А себе налью тоника, — говорит Дейзи.

Несколько секунд она молчит, чтобы спор забылся, затем так же негромко сообщает отцу:

— Пойду накрою на стол.

Быть может, Генри чересчур суетится. Да, пожалуй. В конце концов, что он может сделать? Если Дейзи переросла своего наставника, а он не способен с этим смириться, — так тому и быть. Что-то изменилось в ней, и он не понимает этой перемены; за безупречными манерами чувствуются какие-то беспокойные волны, приливает и отступает готовность к схватке. Как бы там ни было, пить вдвоем с тестем его совершенно не тянет. Он с нетерпением ждет, когда вернется Розалинд — жена, дочь, мать, адвокат. Здесь явно не хватает ее навыков.

— Принеси книгу, я хочу посмотреть, — говорит он Дейзи.

— Хорошо.

Пероун садится на второй диван, по другую сторону поцарапанного полированного столика, пододвигает тестю орешки. Позади них, в холле, Дейзи, тихо чертыхаясь, копается в рюкзаке. Тесть и зять не утруждают себя светской беседой. Даже случись им набрести на тему, интересную для обоих, — мнение друг друга останется им безразлично. Поэтому они молчат, и обоих это вполне устраивает. В первый раз с тех пор, как вошел в дом, Пероун удобно устраивается на диване, вытягивает ноги; от трех бокалов шампанского и вина на пустой желудок в голове у него стоит приятный туман, мышцы еще ноют от утреннего сквоша, в ушах позванивают отголоски блюза Тео; прикрыв глаза, он впадает в приятное полузабытье. Все хороню, все прекрасно. Пилоты — безобидные русские; Лили там, где о ней заботятся; приехала Дейзи и привезла свою книгу; два миллиона великодушных идеалистов вышли на улицы, чтобы остановить войну; Тео и Чес написали чудесную песню; Розалинд в понедельник выиграет свое дело, а сейчас уже едет домой; статистически крайне маловероятно, чтобы сегодня вечером террористы прикончили их семью; тушеная рыба, кажется, особенно удалась; сложных пациентов на следующей неделе не ожидается; Грамматик настроен благодушно; завтра — в воскресенье — их с Розалинд ожидает чудное утро, полное неторопливой неги. А теперь пора еще выпить.