Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

Прыгая с брони БТР, Иван потянул за собою тело Геннадия, пряча его под машину, по которой цокали осколки от снарядов и пули душманов. Но Генка свалился кулем на землю и распластался без признаков жизни, и Иван никак не мог затащить его в открытую дверцу машины.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – голос пулеметчика Константина Каплина разбудил заснувшего Ивана.

Он приподнялся, по инерции хотел глянуть на часы, но, увидев перед собою испуганные глаза солдата, спросил:

– Что произошло, Костя?

– Да вон, смотрите, – солдат махнул рукою в сторону, где стоял дымящийся ГАЗ-66. – Подорвался только что.

Еще не осознавая случившегося, Иван привстал с земли, наблюдая за бегущими к машине с кунгом медиками из расположившегося рядом полевого госпиталя.

Что-то начало саднить внутри груди, запершило в горле. Он встал и тоже побежал к горящей машине, из кабины которой вытащили почерневшее от копоти тело человека и положили его на носилки. Но раненый не хотел лежать на них и постоянно пытался соскочить, не осознавая, что одной ноги у него уже практически нет, а вторая, переломанная в нескольких местах, свисала с носилок, как канат.

– Товарищ капитан, – хрипло и громко спрашивал раненый, показывая на свой окровавленный живот, – а дети у меня будут?

Но Мишка Сидоров, полевой хирург, что-то успокаивающе говоря в ответ, укладывал это полуживое тело на носилки. Не человека, а именно тело, с изуродованной головой, без ног…

– Как это его голова осталась цела? – с удивлением сказал кто-то из сзади стоящих людей. Услышав это, Иван невольно посмотрел в сторону автомобиля, осевшего на правый бок.

От колеса ничего не осталось – только огромная дыра внизу кабины, болтающаяся на чем-то дверь и полуовальная вмятина сверху, которую могла оставить только голова этого израненного парня.

Парусиновая дверца госпитальной палатки закрылась, и воцарилась тишина. Солдата, водителя этого ГАЗона, пронесли в другую палатку, но тот таких травм не имел, как его сосед по машине. Хотя кто его знает….

Иван посмотрел на часы: вот-вот появится вертолет, который должен забрать двух раненых солдат и двух бачат, афганских пацанят, пострадавших от взрыва мины у арыка, в котором купались.

«Блин, вот сволочи эти духи, всех готовы за баксы взорвать, не понимая, что идут против своих детей, отцов, – думал Иван. – Нет, это не афганцы, они такое сделать не смогли бы – установить мины в кишлаке, где живут их братья и сестры, отцы и жены. Или до такой степени у них крыша поехала. Фанаты!»

Послышался свист вертолетных винтов зависшего вертолета. Госпитальная палатка открылась, и вышел, понурив голову, капитан Сидоров. Заметив Ивана, пошел к нему.

– Не смог его спасти, дорогой, – развел он руками, – ничего не смог сделать. Нет больше твоего Генки! Нет!

– Это был Генка?! – не осознавая, что кричит во все горло, Иван схватил хирурга за плечи и начал что есть силы трясти его. – Генка?! Генка! Да я же только что с ним говорил. Генка! Генка?!

И никто не пытался остановить сошедшего с равновесия лейтенанта.

– Генка, ты что наделал? Генка… – Иван бросился к солдатам, вынесшим на носилках из госпитальной палатки тело его товарища. Остановил их и опустился на колени перед окутанным в окровавленную простынь телом друга. Но снять простынь с головы убитого так и не смог – взял его с поставленных на землю носилок и поднялся с ним по трапу в вертолет.

…Винтокрылая машина начала подниматься в воздух, закручивая вокруг себя пылевую бурю. Но Иван не прикрывал свое лицо от летящего песка, больно бьющего по лбу, щекам, а только все повторял и повторял: – Генка… Прощай, Генка!

Дед

Как я завидовал своим друзьям: у них есть деды! Витькин дед, Иван Михайлович, – заядлый рыбак. Как-то собирались с ним на озеро карпа удить, так Иван Михайлович, разложив на столе муку с хлебом, какао, шоколадную конфету, давленые жареные и сырые семечки, макуху и что-то еще, рассказывал нам, как делается его «счастливая» наживка. А мы под ватрушки с чаем, приготовленные бабушкой Аней, слушали его. А на следующий день в ванной Ивана Михайловича плавали огромные рыбины. Как я завидовал Витьке, что у него такой дед!

А у Игоря дед, Сергей Федорович, – без ноги. Много у него наград: и орденов, и медалей, воевал и с фашистами, и с японцами. Сапер. А вот после войны, в Белоруссии, когда минное поле обезвреживали, его друг подорвался, а дед, стоявший рядом, был тяжело ранен, осколком оторвало ногу. Вот как бывает. Но и без нее Сергей Федорович остался сильным и смелым. Когда он сторожил магазин, то один задержал двух воров. Про него даже в газете написали. Вот это ДЕД!

А у Сережки дед был шахтером, даже орденом награжден. Сила!

И как я им завидовал, когда деды собирались вместе во дворе и о чем-то разговаривали! В это время Витька, Игорь и Сережка бросали клюшки или мяч и шли к своим дедам слушать их рассказы.

И я был рядом с ними, и мне тоже хотелось рассказать о своем деде Иване, которого мне так и не удалось увидеть в своей жизни.

…О том, как он рубль сгибал тремя пальцами… О том, что он быка, несшегося на моего отца, когда тот был еще мальцом, схватил за рога и мотнул его с такой силой в сторону, что бык, свалившись на землю, проехал по мокрой глине несколько метров и еле встал на ноги… О том, что он был ранен белогвардейцами, и поэтому на Великую Отечественную войну его не пустили, а оставили работать мастером на химзаводе, разобранном и отправленном на Урал. И там дед не испугался медведя-шатуна, зимней ночью ворвавшегося в их небольшой поселок, и вилами заколол его…

Об этом мне не раз рассказывал отец, Я часто смотрел на единственную фотографию, оставшуюся у отца в альбоме: серьезный мужчина с седыми волосами, худощавый, с двумя глубокими морщинами на щеках, внимательно смотрел на меня. Умер дед Иван от ран, полученных еще в гражданскую войну.

Вот так и застал меня как-то папа, когда я смотрел на фотографию своего деда, о чем-то задумавшись.

– Мне тогда было лет девять, как тебе сейчас, – начал он свой рассказ, погладив меня по голове. – Взял меня отец с собою на охоту. Пошли в поле через кладбище. Луна в ту ночь была, как огромный шар, освещала все вокруг. Остановились около могилки друга отца, он о нем мне что-то рассказывал, потом пошли дальше. Вышли из ворот кладбища, а у меня от страха зубы места себе не находят, стучат. Боязно было отставать от отца – а вдруг кто-то из могилы вылезет и схватит! А там еще куст шиповника, растущий между могилками, мне руку оцарапал. Так я как закричу! А отец смеется: «Что, испугался? Будь мужчиной!» – пристыдил.

Вышли к полю, и вдруг отец остановился и охает: забыл, мол, у могилки своего товарища шомпол от ружья, И спрашивает меня: «Помнишь, по какой дорожке мы шли по кладбищу?»

Я: «Да». А он гут же говорит: мол, сходи и принеси шомпол, а я здесь подожду.

Ой, Ванька, чего только тогда я не испытал! Идти на кладбище боялся, а об этом сказать бате стыдно было. И пошел.

Калитка у входа скрипнула, сердце так и екнуло, чуть не остановилось. Постоял, осмотрелся, ветки дерева от ветра колышутся, но идти назад стыдно, отец засмеет. А он у меня герой в молодости, знаешь, какой был? О-о, сам Николай Александрович Щорс наградил его саблей за то, что он взял в плен двух белогвардейских офицеров и солдат… Вот какой он был человек.

Постоял я, постоял, назад идти стыдно – там отец. Как ни дрожал, а пошел дальше. Подошел к могилке друга отца, ее узнал сразу по памятнику, он такой высокий был, с огромной звездой, а вот шомпола нигде нет. Все ощупал, оперся о деревянный забор, смотрю по сторонам туда-сюда, а вдруг скрип какой-то слышится… То ли это мне кажется? Пячусь за оградку могилы назад, не выдержал – и бегом к выходу из кладбища. У калитки отец стоит и говорит:

– Ну, Ванька, испугался за тебя, думал – слабак ты, ан нет, молодец. Давай шомпол, – и берет у меня из рук его. Я даже не заметил, как его нашел и схватил. А потом он не раз так делал, воспитывал во мне мужество. А ты, будь на моем месте, не испугался бы, Вань?