В поисках настоящего

До пастбища приходилось подыматься вверх по склону не меньше сорока минут – почти на самую вершину. Затем обойти холм слева – это еще где-то минут двадцать. Чем ближе зима, тем дольше отдаляется пастбище от дома. За весну и лето овцы успевают подчистую выесть весь склон, и с каждым днем приходится уводить их все дальше и дальше от деревни. Травянистые пастбища в горах – редкость, поэтому скудные покрытые растительностью холмы уже многие века поделены между селениями. Пастбища, принадлежащие деревни Алана, находились на северном склоне Зеленой горы. Южный – уже принадлежал соседней деревни (той, в которой жил Цакой).

Веками сложилось, что травы овцам хватало ровно с весны по осень – не больше, и не меньше. Причем из-за небольших размеров участок может прокормить только определенное поголовье скота. Если превысить общее количество овец хотя бы не десяток, то корма может не хватить.

Из-за таких ограничений издревле статус семьи в деревне зависел от количества овец. Семья старосты селения имеет больше всего овечьих голов. Остальные – приблизительно одинаково. В зависимости от заслуг перед деревней, семье могут «подарить» право на еще одно животное. Так, например, семье Алининой одноклассницы, за то, что она прославила имя деревни победой в музыкальном конкурсе в Городе, разрешили увеличить количество овец на целых три головы.

Овцы – это достаток: мясо, сыр, молоко, шерсть, то есть товар. Чем больше овец, тем больше товара, а значит и денег. Где больше денег, там больше человек в семье.

Так и получается, что самая большая ценность в этом мире камней и ветров, из-за своей редкости – это обычная трава, летом идущая на корм стаду, а ближе к осени – еще и на запасы сена.

Раньше предки воевали за пастбища. Разгорались настоящие войны за цветущие, живые клочки земли. Деревни уничтожали друг друга, ради владения лишним метром и возможности выкормить еще одну овцу. Чем больше деревня имела в своем распоряжении земли, тем более многочисленной она была. В сравнении с остальными, деревня Алана считалась средних размеров.

Конечно же, времена сейчас уже не те, и никто друг друга за землю не резал. Поэтому численность в деревнях оставалась приблизительно одинаковой. Прирост если и был, то незначительный.

Исторически сложившаяся вражда между деревнями в современном мире превратилась в конкуренцию между учениками. Школа осталась единственным местом столкновения представителей сразу нескольких деревень.

По меркам деревни, семья Алана считалась бедной. Не потому что дом или сад их был меньше, чем у других – такие же. Все дело в количестве овец на семью. Скота хватало лишь на пять человек, а по деревенским меркам – это ничего: два прародителя, два родителя, да ребенок. Семья Алана жила сносно лишь из-за ранней смерти родителей его отца – бабушки и деда. Иначе всего бы хватало в обрез, а приведи он еще и жену, вообще пришлось бы нищенствовать. Хоть бери в руки меч да стрелы и иди войной на соседнюю деревню.

Алан никогда не понимал и не любил эти устои, требующие кучи ограничений, и говорящие как жить – кто плохой, а кто хороший, кто должен быть богат, а кто нищ. Алан не понимал почему, если его прадед совершил какую-то глупость, за которую его семью лишили большей части овец, он сам должен до сих пор ощущать последствия чьей-то неудачи. Ему хотелось отвечать лишь за себя и свои поступки, но так почему-то не получалось. Мать вечно требовала от его поступков оглядки на мнения соседей. «Всегда думай о возможных последствиях! Если люди думают о тебе хорошо, то и все у тебя будет складно, – постоянно повторяла мать, когда Алан что-нибудь чудил. – Твой прадед наделал делов – до сих пор расхлебываем. Хочешь, чтобы и тебя дети не любили? Меня не жалеешь, подумай о потомках!»

Притом в семье никогда не разглашалось, что же такого ужасного сотворил прадед. С самого детства он чувствовал витающее внутри семьи табу – запрет на любую попытку узнать о промахе предка. Странно это – упоминать то упоминали, причем часто, а что именно случилось – говорить нельзя.

«Я за твоего отца вышла только из-за большой любви. Меня же в его семью отдавать не хотели. Говорили, зачем тебе нищий. А я никого не слушала, люблю и все. И плевать мне было, что дед его натворил…» – иногда мечтательно вспоминала мать о былых чувствах.

Алан ненавидел, когда она так говорила.

– Так, а что он «натворил»? – как-то спросил он, несмотря на негласный запрет.Мать так на него посмотрела , что Алану тут же захотелось проглотить собственный язык. Чем глубже родители пытались похоронить тайну прошлого, тем больше ему хотелось эту загадку разгадать.

Показавшееся впереди стадо вернуло его из размышлений к реальности. Еще издали Алан понял, что сегодня отцу он не помощник. Молодой барашек брыкался на дереве привязанный вниз головой к толстой ветке. Видимо приближалось очередное празднество. Чаще всего овец резали по какому-то поводу. В деревне всегда скучно и нечего делать, кроме как день напролет работать, а по вечерам собираться за большим столом очередного гостеприимного хозяина, чтобы есть да пить. Подобные застолья случались часто, если не сказать постоянно. Приглашенные жители деревни приносили с собой какие-нибудь блюда, а хозяин резал барана, мясо которого затем варилось в большом чугунном жбане.

Сам Алан был не против такого распорядка. В вечера посиделок его родители покидали дом и не появлялись до позднего вечера, а бывало и по два дня подряд. Такую неожиданную удачу он воспринимал настоящим счастьем…

Задние ноги барашка накрепко перевязаны толстой веревкой. Чтобы не пугать стадо расправой над сородичем, пастухи отвели чуть поодаль.

Увидев жертву празднества, Алан будто наткнулся на невидимую стену. Он знал, что сейчас последует за жалобным блеяньем. Справившись с тошнотой, мальчик стал приближаться к отцу и еще паре «колдующих» над телом пастухов. В руках отец держал большой отточенный нож. Алан старался идти как можно медленнее, стараясь оттянуть момент встречи с обыденной жестокостью.

Заметив приближающуюся фигуру, мужчины что-то сказали стоящему к Алану спиной отцу, и тот обернулся. Отец махнул рукой (той самой, в которой был нож), мол, «поторопись». Но Алан даже захоти не смог бы ускорить шаг – ноги сами готовы были унести его подальше от этого места. Все время барашек брыкался, извиваясь на веревке, и громко блеял. От этих звуков становилось еще хуже.

Когда мальчик подошел к мужчинам, словно завороженный наблюдая за страданиями животного, отец, как всегда в спокойном приказном тоне, сказал:

– Ближе подойди, не укусит…

Пастухи за его спиной непонятно чему ухмыльнулись – сколько бы Алану не приходилось видеть привычное для остальных разделывание овец, он все не мог к этому привыкнуть. И каждый раз, словно впервые, его лицо зеленело, а содержимое желудка просилось наружу. Все в деревни знали о его «жалости» и за это над ним подсмеивались.

Когда он подошел вплотную к отцу, тот лишь молча протянул ему нож. Алан отшатнулся.

– Возьми… – угрожающе прошипел отец. – Как ты станешь отвечающим за свою семью мужчиной, если ее даже прокормить не сможешь? Сегодня ты разделаешь его…

Отец смотрел на сына холодно, на лице не отражалось теплоты, словно он разговаривал с камнем, а не с собственным ребенком. Алан не помнил, чтобы отец хоть когда-нибудь улыбался.

Вместо ответа он замотал головой. Мальчик хорошо знал, чем это чревато, и наказание последовало незамедлительно. Когда в культуре строго настрого запрещено старшим говорить «нет», пощечина возразившему сыну не воспринимается как нечто ненормальное.

Ударяя отец не пожалел силы, вложив в пощечину все свое призрение к слабости недостойного чада.

– Будешь чашу держать… Натик, дай ему чашу.

Один из пастухов протянул Алану глубокую глиняную чашу, в которую собирается кровь убитого животного.

Барашек забился еще сильнее, явно чувствуя скорую погибель.

Околдованный, впавший в транс Алан застыл на месте: звуки, краски, движения смешались в кучу, и даже мысли в голове увязли в густом туманном желе. Он перестал ощущать себя живым, в тело вселилось странное ленивое создание, не желающее и пальцем пошевелить, и оттуда управляло им.