Цветок пустыни

В тысяча девятьсот девяносто первом году я прилетела в Штаты, одна. Курировавший меня сотрудник нью-йоркского модельного агентства уступил мне свою квартиру, а сам временно переехал жить к друзьям. Квартира находилась в Виллидж [15]— там, где происходит все самое интересное на Манхэттене. Обстановка в маленькой квартирке была небогатая, если не считать огромной кровати, но эта простота меня вполне устраивала.

К моменту приезда агентство набрало для меня уйму заказов, и я сразу же стала крутиться, как никогда прежде. Но и зарабатывала, как никогда прежде. В первую неделю я работала каждый день без выходных. Я не жаловалась, ведь пришлось целых четыре года бороться за то, чтобы получить такую работу.

Все шло просто прекрасно, пока однажды в перерыве между съемками я не позвонила в агентство. Я хотела уточнить, какие заказы предстоит выполнять завтра. Мой агент сказал:

— Да, еще звонил ваш супруг. Он летит сюда и вечером будет ждать вас на квартире.

— Мой супруг… Вы что, дали ему мой адрес?

— Угу. Он сказал, что вы перед отъездом в спешке забыли дать ему свой адрес. У вас такой заботливый муж! Он сказал: «Я просто хочу удостовериться, что с ней все хорошо. Понимаете, она же впервые в Нью-Йорке».

Я швырнула трубку и несколько минут стояла, кипя от злости. Я просто поверить не могла! Да нет, могла, конечно, но на этот раз Найджел зашел слишком далеко. Беднягу из агентства я ни в чем не винила: он же не знал, что это не настоящиймуж. Да и как ему это объяснить? «Видите ли, мы женаты, да. Но муж у меня настоящий псих. Я вышла за него только ради паспорта, ведь в Англии я была нелегальной иммигранткой, меня собирались выдворить обратно в Сомали. Усекли? Ну а теперь посмотрим, какие там заказы на завтра…» Самое страшное заключалось в том, что я действительно состоялав законном браке с сумасшедшим.

Вечером после работы я вернулась к себе, уже приняв бесповоротное решение. Как меня и предупредили, прибыл Найджел. Услышав стук в дверь, я открыла и, прежде чем он успел снять пиджак, сказала тоном, не допускающим возражений:

— Идем, я приглашаю тебя в ресторан.

Как только мы оказались в безопасности, в людном месте, я выложила ему все.

— Послушай, Найджел, я тебя терпеть не могу. Я тебя терпеть не могу. Ты меня достал! Я не в силах работать, когда ты рядом. Я теряю способность соображать. Я сама не своя. Я в напряжении. Я хочу, чтобы ты уехал.

Я понимала, что это жестоко — так говорить с ним, и мне не доставляло никакого удовольствия наносить ему рану. Но я была в полном отчаянии. Быть может, до него дойдет наконец, если я буду достаточно жестокой, достаточно беспощадной.

У него был такой грустный, даже трагический вид, что я почувствовала себя виноватой.

— Ладно, ты все ясно сказала. Не нужно было мне приезжать. Завтра я улечу домой первым же рейсом.

— Вот и хорошо! Улетай. Когда я вернусь со съемок, я не желаю видеть тебя в квартире. Я здесь работаю, это вовсе не развлечение. У меня нет времени на всю эту ерунду.

Но когда я вернулась домой на следующий вечер, Найджел никуда не улетел. Он сидел в темной комнате и глядел в окно — подавленный, одинокий, несчастный… но все равно он остался. Когда я подняла шум, он согласился уехать завтра же. Потом послезавтра. В конце концов он уехал, вернулся в Лондон, и я подумала: «Слава Аллаху! Наконец-то я могу жить спокойно». Мое пребывание в Нью-Йорке затянулось, все время поступали новые заказы. Найджел, однако, не оставил меня в покое надолго. Пользуясь номером моей кредитной карточки, который записал тайком от меня, он еще дважды покупал билеты и прилетал в Нью-Йорк — всего, таким образом, три раза. И всякий раз без предупреждения.

Если не считать этой нелепой ситуации с Найджелом, все остальное шло просто необыкновенно хорошо. Я отлично проводила время, заводя в Нью-Йорке новые знакомства, а карьера моя взлетала, как ракета. Я работала для компаний «Бенеттон» и «Ливай Стросс», снялась в серии рекламных роликов ювелирной компании «Помеллато», одетая в просторный африканский белый бурнус. Меня снимали для журнальной рекламы фирмы «Ревлон», а впоследствии я рекламировала их новые духи «Аджи». За кадром шел текст: «В сердце Африки рождается аромат, способный покорить сердце каждой женщины». Все эти компании использовали именно то, что отличало меня от других, — экзотическую африканскую внешность, ту самую, из-за которой я не могла полноценно работать фотомоделью в Лондоне. Для очередной церемонии вручения премий «Оскар» фирма «Ревлон» сняла рекламный ролик, в котором я появилась вместе с Синди Кроуфорд, Клаудией Шиффер и Лорен Хаттон. Каждая из нас задавала один и тот же вопрос: «Что такое женщина-революционерка?» — и сама же отвечала на него. Мой ответ подводил итог невероятным поворотам в моей жизни: «Это кочевница из Сомали, которая стала фотомоделью "Ревлон"».

Позднее я стала первой в истории чернокожей фотомоделью, рекламировавшей «Ойл-оф-олей» [16]. Я снималась в музыкальных видеоклипах с Робертом Палмером и Митом Лоуфом [17]. Заказы росли, как снежный ком, и вскоре я стала появляться на страницах известных журналов мод: «Элль», «Аллюр» [18], «Гламур», итальянского и французского изданий «Вог» [19]. Все это время мне доводилось работать с лучшими фотографами, в том числе с легендарным Ричардом Эйвдоном. Я обожала его: Ричард такой веселый и совершенно не задается, несмотря на то что более знаменит, чем модели, которых он фотографирует. Он работал уже не один десяток лет и все же всегда спрашивал мое мнение о снимках:

— Ну-ка, Уорис, что ты об этом думаешь?

Сам факт, что он интересовался моим впечатлением, значил для меня очень много. В моих глазах Ричард стал столь же уважаемым человеком, как и Теренс Донован, первый великий фотограф, с которым я работала.

За много лет я составила целый список своих любимых фотографов. Кажется, что это легко — целый день только фотографировать. Но я, приобретя некоторый опыт, стала замечать огромную разницу в качестве снимков, по крайней мере с моей точки зрения, — фотографировали-то меня. Великий фотограф-профессионал отличается тем, что способен показать истинную индивидуальность модели и сделать ее еще лучше, а не навязывать зрителю заданный образ. Возможно, мои оценки частично объясняются тем, что с годами я все больше ценю себя как личность, ценю то, что отличает меня от других женщин-фотомоделей. В этом бизнесе быть чернокожей, тогда как все остальные имеют рост за метр восемьдесят, шелковистые волосы до колен и белую, как фарфор, кожу, означает быть исключением. И мне приходилось работать с такими фотографами, которые при помощи освещения, макияжа и работы парикмахеров-стилистов делали меня вовсе не такой, какая я есть. Мне это не нравилось, как не нравились и получавшиеся в результате фото. Если тебе нужна Синди Кроуфорд, то лучше всего сфотографировать саму Синди, а не брать чернокожую женщину, нахлобучивать на нее длиннющий парик, накладывать целые пласты светлого макияжа и получать в итоге уродливую смуглую подделку под Синди Кроуфорд. Те же фотографы, работать с которыми было настоящим удовольствием, ценили в каждой женщине ее природную красоту и старались эту красоту раскрыть. В моем случае, скорее всего, их работа не давала особых результатов, но я ценила и уважала их старания.

По мере того как росла моя популярность, росло и количество заказов, и я целыми днями пропадала на кастингах, всевозможных шоу и съемках. Мне было не так-то легко укладываться в расписание, ведь я терпеть не могу носить часы. Но и угадать время по старинке удавалось далеко не всегда: измерить длину своей тени среди небоскребов Манхэттена — задачка непростая. У меня не раз возникали неприятности из-за того, что я опаздывала на съемки. И еще я приходила не туда, куда надо было, — оказывается, я так и не смогла научиться правильно читать. В моем агентстве записывали для меня адрес, а я вечно путала цифры. Например, меня посылали на Бродвей, 725, а я приходила на Бродвей в дом № 527 да еще удивлялась: куда это все подевались? В Лондоне раньше такое тоже случалось, но в Нью-Йорке работы было куда больше, и у меня возникли серьезные трудности.