Без маски

Корабль горел весь день, а бонды сидели в лодках и караулили, пока он не перевернулся в конце концов на бок и не исчез в черных, пенящихся клубах дыма. Все вздохнули с облегчением. Смерть миновала их. А Сигурд Брюнхильдсон, самый мудрый из бондов, стоя на носу, затянул песню, которую обычно певали женщины, когда бонды кружились в пляске с мечами. Но на этот раз вместо женщин пели гребцы, а запевалой был сам Сигурд. Погибель людская — чума, пламя которой буйствовало в Норвегии и испепелило уже две трети ее народа, миновала остров. Владелец усадьбы Хойгане пел громче всех и восхвалял стойкость бондов. На берегу, у сараев, где зимой хранились лодки, толпились женщины, дети и множество бондов. Они махали руками гребцам, подходившим на веслах, и подпевали им. Праздничное настроение воцарилось на острове, настали мир и ликование. Петля страха, охватившего людей, разжалась.

Стоял час отлива, море в тот день необычайно обмелело у берегов, и Сигурд приказал грести к устью горной речки. Лодки изменили курс, а люди на берегу последовали за ними. Гребцы в лодках обменивались веселыми словечками. Самые молодые, еще зимой ходившие в мальчишках, окликали молодых девушек. По волнам фьорда и по берегу к устью горной речки устремилось ликующее и веселое, будто свадебное, шествие.

Лодки вошли в устье, и передняя уже врезалась в зыбучий песок. Сигурд, схватившись за форштевень, собрался было веселым криком приветствовать своих земляков, ожидавших на суше, но вдруг остановился как вкопанный и во все глаза уставился на что-то. Ужас охватил людей, когда они, наклонившись вперед, взглянули по направлению дрожащей руки Сигурда. На расстоянии вытянутого весла на песке виднелся свежий след от лодки, которая, должно быть незадолго до них, причаливала к берегу. На песке ясно вырисовывалась глубокая вмятина. Как видно, здесь лежала тяжелая кладь. Люди закричали, увидев воочию сокровище, внушившее такой ужас Сигурду: сверкающий в лучах солнца драгоценный убор чужеземной работы. Сомнений больше не было: здесь лежала кладь с корабля смерти. Сигурд снова быстро толкнул свою лодку в море и крикнул остальным:

— Чума — чума настигла нас! Горе злодею, горе предателю!

Сотни вёсел рассекали волны, — лодки спешили прочь от берега. Толпа мужчин и женщин на берегу замерла в ожидании. Вдруг и они поняли, что стряслось, и всех охватил неудержимый страх. Люди мчались, не разбирая дороги, по болотам, карабкались по гладким скалам вверх, раздирая в кровь руки. Все спешили разойтись по домам, чтобы спрятаться там от ужаса и страха.

Страшный шум поднялся и в лодках. Не зная виновника беды, бонды выкрикивали свои подозрения друг другу, призывая в свидетели скалы. Им было известно лишь одно: предатель — среди них. Но, как ни кричи, его всё равно не разыщешь. Они размахивали секирами, вызывая злодея на единоборство, они взывали в своей ненависти к лучам заходящего солнца, пока, наконец, не разлетелись в разные стороны, как стая потревоженных ворон. Каждый гребец затаил свою страшную мысль о смерти предателя, свое собственное подозрение.

Высадившись на берег, подальше к северу, люди разбились на небольшие группы. Обитатели одной и той же усадьбы старались держаться вместе. Сигурд Брюнхильдсон выступил вперед и сказал:

— Мое слово — твердое: кто бы ни приблизился к моей усадьбе, мужчина или женщина, будь он друг или не друг, — отведает моих стрел!

Такие же слова произнес бонд из Хойгане, лучший друг Сигурда. Все слышали, как почти обезумевший от ужаса бонд из Хойгане ожесточенно проклинал предателя. Он обнял жену за плечи, а голос его гремел над берегом, точно божье проклятие. Ульфхильд крепко вцепилась в мужа. Подняв тяжелый кулак, словно призывая небо воздать злодею справедливую кару, бонд из Хойгане вдруг быстро зажал себе рот. Поток черной, точно запекшейся, крови хлынул у него из горла, а лицо стало иссиня-черным. Шатаясь, он схватил за руки Ульфхильд и успел лишь шепнуть ей на ухо:

— Оно лежит под Тюленьим камнем…

Тут он упал навзничь. Бонд из Хойгане был мертв…

Мужчины стояли, точно пригвожденные к месту. Опомнившись, они быстро побросали всё, что было у них в руках, повернулись и бросились бежать. За спиной у них раздался женский крик. Ульфхильд пришлось одной, лишь с помощью своих детей, тащить мужа домой в Хойгане.

С того самого дня бдительные мужи день и ночь караулили усадьбу Хойгане. Ни Ульфхильд, ни ее сыновьям и приблизиться не дозволяли к окружавшей их страже. Хозяина Хойгане тоже пришлось хоронить самой вдове. Но самым удивительным казалось то, что никто из обитателей усадьбы не заболел чумой. Ульфхильд кричала мужчинам, что зараза, должно быть, уже выветрилась из усадьбы. Но разжалобить их было невозможно, и при первой же попытке женщины подойти поближе с младшим ребенком на руках, в землю у ее ног вонзались длинные стрелы. Стрелы, копья и секиры бондов не знали пощады.

И вот однажды Ульфхильд вырыла труп своего мужа и предала его честному погребению. Бонды слышали пение детей, но речи Ульфхильд были бессвязны. В ту же ночь все услышали бредовый смех женщины.

Молча, с суровыми лицами, стояли ранним утром бдительные мужи и смотрели, как длинные языки пламени лижут богатый дом в Хойгане. И, заглушая треск и шум пожара, до них явственно доносились безумные слова Ульфхильд:

Жестоки деяния мужей,

Но еще более жестока месть

За детей Ульфхильд.

Сигурд слушал, стиснув зубы.

— Ничего не поделаешь, — сказал он. — Здоровье и бодрость снова вернутся теперь в наши края.

На следующий день Сигурд созвал на тинг всех именитых бондов острова. И свою речь он закончил словами:

— Мы уничтожили яд, подсыпанный бондом из Хойгане. Ноги честного человека не должно быть в этой усадьбе. Сокровище, похищенное злодеем на корабле, должно остаться нетронутым. Мы позаботимся об этом. Клянемся огнем, копьем и мечом!

Все повторили его клятву. Но той же ночью на острове поползли слухи о несметных сокровищах усадьбы, и мысль о них не давала людям покоя. Они говорили, что вещи не могут переносить поветрие; его подхватил лишь бонд из Хойгане, побывавший на шхуне среди мертвых и умирающих. Теперь, верно, золото, серебро и прочие благородные металлы были уже не заразными. А Улав из Ватсдалена сказал:

— Огонь разом уничтожает чуму. Мы можем еще раз опалить место, где стояла усадьба, так что вся земля покроется пеплом и золой. Пусть хозяева Хойгане покоятся в мире там, где они лежат. Их мы не тронем, потому что там — зараза. Мы заберем лишь добро. Так я полагаю!

Сигурд сказал:

— И я слыхал, что огонь уничтожает чуму, но всё равно я никому не посоветую искать клад, похищенной со шхуны. Я считаю, что теперь мы спасены, а к чему может привести эта новая затея, мы не знаем. Не стоит забывать проклятие Ульфхильд.

Улав из Ватсдалена сказал:

— Ульфхильд потеряла рассудок от одиночества и горя. Что нужды таить, мы поступили жестоко. Но, может, она наложила заклятье на место пожарища, а вовсе не на кого-нибудь из нас в отдельности?! К тому же, обреченный на смерть человек не в силах причинить нам зло одними лишь проклятьями. Ведь никто никогда не слыхивал, что Ульфхильд — колдунья. Если вы боитесь только одного заклятия, то мне ясно, что надо делать: мы будем рыть землю, опаливая ее огнем, и умно и осторожно доберемся до клада. Ведь сокровища, которые всё равно мертвы, не могут умереть еще раз.

Гюрд и Улф поддержали Улава. Сигурд больше не пытался их увещевать и лишь просил дождаться новолуния. На том и порешили. Но бонды принялись рыскать по полям вокруг усадьбы Хойгане. Всё ярче разгорались алчные огоньки в глазах мужчин, а женщины, любопытствуя, расспрашивали о сверкающих уборах и чудесных драгоценностях.

Немало прошло дней, прежде чем им удалось отыскать яму, в которой бонд из Хойгане утаил от глаз людских похищенное со шхуны добро.