Апсны абукет*

Не сказав больше ни слова, солдат снял с плеча автомат и в упор дал очередь по Николаю… вернул автомат на место… и ушел. Коля остался лежать с простреленной ногой на асфальте. Были перебиты артерия и нерв.

В госпитале его прооперировали – извлекли пули, но началась гангрена. Его переправили в Тбилиси.

Мы стали расспрашивать Колину мать, что с ним и как он. Она расплакалась и сказала, что два дня его искала, никак не могла найти, объехала весь город, но потом все-таки нашла в одной больнице на окраине.

– А ногу ему ампутировали. Сейчас ему уже лучше, но очень болит ампутированная нога.

Лида принялась ее успокаивать, говорила, что он ведь остался жив, у детей будет отец… а в условиях сухумского госпиталя Коля мог и не выжить… Бедная женщина соглашалась сквозь слезы.

– Но это еще не все, – сказала она. – Не все наши беды.

Она жила с дочкой. Однажды днем, часа в четыре, кто-то постучал в дверь. Спросили – кто там? Полиция. Откройте, мы ищем передатчик, где-то здесь прячется абхазский лазутчик. Открыли дверь. Вошли двое вооруженных в полицейской форме, прошлись по всей квартире, осмотрели все комнаты и ушли. Но как только стемнело, в дверь снова постучали. Откройте. Полиция. Открыли. Вошли те же двое, как оказалось – офицеры, и еще шесть человек рядовых. Вынесли из квартиры все: мебель, посуду, вещи. Погрузили на “Камаз” и уехали.

– Верите, даже мое старое белье в шкафу – и то унесли.

В купе наступило тягостное молчание.

Молодые мегрелки везли полную авоську хлеба, они принялись предлагать плачущей женщине буханку. Она сначала отказывалась, но видно было, что за эти два дня ее вряд ли кто покормил… и она взяла.

Поезд стоял на подъезде к станции Дранда, и всем было непонятно, что же задерживает движение. Вдали, правда, слышны были разрывы гаубичных снарядов – но мы и уезжали под звуки этих разрывов. Поезда же в Сухуми, как нам сказали попутчики, перестали пускать после того, как в ночь нашего с Лидой отъезда на вокзале под артобстрелом вспыхнул состав с горючим. Горючее из цистерн полилось в канализационные стоки, и пожар по ним рванул в сторону жилых массивов. (А из канализации, спасаясь от огня, выскакивали обезумевшие стада крыс.) После этого все составы разгружались в Дранда, куда не достали снаряды.

Но тогда почему мы стоим?

И вот наконец со стороны города показался поезд. Подошел. Пять грузовых платформ, на которых стояли 150-миллиметровые дальнобойные орудия, обложенные мешками с песком, тут же громоздились ящики со снарядами, катались по полу отстрелянные гильзы.

Люди высыпали на перрон. Выйдя из вагона, я увидел возле орудийной платформы группу мужчин, окруживших кого-то. В центре стоял Вова Джапаридзе и с мужественным видом что-то рассказывал.

Вова Джапаридзе был в городе личностью известной. История его такова.

Поначалу он тихонько работал в Гипрогорпроекте – там же, где работала Лида, что-то там делал, получал зарплату. В летний сезон участвовал в спартакиадах трудовых коллективов – играл в волейбол. Однажды на таком вот волейбольном матче, проходившем на набережной, к нему подошли какие-то подростки, к чему-то прицепились и, отведя в сторону, поколотили. И так сильно было задето его самолюбие, что уже на второй день он выбил себе разрешение в обкоме комсомола (а это была пора перестройки) и вступил в секцию карате-до, недавно открытую Семеном Дарахвелидзе, врачом-травматологом. Через полгода Вова стал чемпионом города. Далее – чемпионом Грузии. На чемпионате Союза, проходившем в Минске, он был четвертым. Вскоре после этого его сделали заместителем начальника спортбазы.

Как раз в день начала войны родители Вовы поехали на своих “жигулях” на дачный участок под Гудаутами и, естественно, стали заложниками. Вова, долго не раздумывая, отловил в городе пятерых абхазов и обменял их на своих папу и маму.

– Сейчас они злые, как черти, – говорил Вова, кивая куда-то за ствол орудия, – и срывают свою злость, обстреливают город. Скоро обстрел закончится, и поезд пустят на станцию.

Я подошел ближе, мы поздоровались. Я спросил его, что он здесь делает, а Вова элегантным жестом откинул борт пиджака – он был в гражданском костюме, – достал из наплечной кобуры револьвер системы “смит-вессон” и сказал:

– Я начальник этого артпоезда. Мы въезжаем в город и ведем обстрел абхазских позиций. С центра Сухуми как раз достаем до их окопов за Гумистой.

– А если они накроют вас ответным огнем? С рельсов ведь не съедешь…

Вова снисходительно улыбнулся:

– А мы прячемся в тоннель в Сухумской горе и там отсиживаемся.

Так я узнал, зачем российские “Су-25” бросали в районе кирпичного завода огромные бомбы на парашютах: они пытались завалить этот тоннель.

Смотрел я на довольного собой и, похоже, войной Вову Джапаридзе, и почему-то было жалко его и таких, как он, отравленных жутким ядом – романтикой войны.

Засобиравшись к своим, Вова улыбнулся тихой улыбкой героя и сказал:

– Я разговаривал с ребятами, все настроены по-боевому – город не сдадим.

Но город сдали, через 50 с небольшим дней, из них 11 дней шли уличные бои, даже не бои, а охота человека на человека. А потом начались расстрелы: освободителям нужна была жилплощадь.

Чужая война закончилась чужим триумфом.

27 июля 1993 года в Сочи было заключено соглашение о прекращении огня. Одним из основных пунктов этого соглашения была договоренность о выводе грузинских войск и всех добровольцев с территории Абхазии. Но когда вся грузинская техника была вывезена российскими БДК в порт Поти, 16 сентября абхазские формирования вдруг – по-военному это называется “вероломно” – ударили с гор в обход блокпостов, и 27 сентября ведомые Басаевым отряды, значительную часть которых составляли северокавказцы и казаки, взяли Сухуми.

– Я обещал взять Сухуми до Нового года, – сказал Басаев, – и я сдержал свое обещание.