Апсны абукет*

Вскоре он привел упитанного майора. Оказалось, что я и старушки – вместе. Бадри сказал, что – вот, этот майор посадит нас в самолет, а у него сейчас срочные дела – он и вправду выглядел потерянно, – сказал, чтобы мы не волновались, и упал в свой “запорожец”. “Запорожец” отгрохотал и скрылся. А майор пощурился задумчиво в июльское марево и скоро ушел, сказав, что вернется, когда прилетит самолет.

Старушки остались со мной.

Перед нами тем временем разворачивалось, вскипало действо. На летное поле подъезжали “икарусы” и выгружали солдат, которых было уже под две сотни и которые возбужденно теснились возле комендатуры. Зрелище напоминало роящихся пчел. Голоса звучали раздраженно. Интонации иногда были явственно угрожающими. Мои старушки с интересом вслушивались и покачивали головами.

Прошло еще около часа. Над морем делал разворот “Ту-154”. Вот он зашел на посадку, коснулся полосы и, взвыв, стал терять скорость. Подрулил к зданию аэропорта, оглушил воем моторов и замер невдалеке от нас. Замер и военный рой, но ненадолго… Сначала из-за угла вывалился трап, звуком движка стронул тишину и лениво потащился к самолету. В пятнистом хаосе что-то сработало, двинулось, оформилось, и из толпы вышла группа солдат во главе с офицером. Они решительно направились к трапу и стали на нем двумя цепочками с обеих сторон. Предохранители отщелкнули… все было всерьез.

Становилось очевидно, что события развиваются нештатно. Ведь вначале должны были грузить раненых. Но раненых видно не было. Солдаты бросились к самолету. Сделалась невообразимая суматоха, давка, обычная “гражданская” давка. Ни Бадри, ни обещанного майора, а посадка шла уже полным ходом, я бы даже сказал, спешным порядком, сильно напоминавшим абордаж. Мне стало ясно, что, если я не вклинюсь в этот солдатский поток, то минут через пять в самолет уже не сядешь – просто потому, что он будет набит битком. Нашпигован. Закупорен…

В гражданской одежде, со славянским лицом, не зная ни слова по-грузински… А! была не была!

Я попрощался мысленно со старушками, подхватил багаж и двинулся по бетонке. Уже возле самолета я увидел Юру, с которым когда-то работал в СФТИ. Он был в камуфляже: тогда многие так ходили по городу, так было безопаснее. По глазам его я понял: и он тоже… Я всучил Юре швейную машинку, прямо на картонной коробке написал телефон в Тбилиси и адрес: Плеханова, 50, – и попросил занести ее в самолет.

Юра опешил, но грузинская деликатность сработала – она еще срабатывала, война поглощала окружающий мир по частям, по кусочкам… Он стал подниматься по трапу, я взвалил свой огромный короб на голову и пошел за ним.

Вначале на меня глядели с явным удивлением: русский, в “гражданке” – и с трофеями! Потом им стало ясно, что я просто рву когти, и, не успел я подняться на вторую ступеньку, как получил прикладом в бок. Я что-то бормотал, по-русски, конечно, и пробовал подняться выше – и получил удар сапогом по ногам, а над моей головой взвился приклад АКМ. До боли родное “Куда прешь?!” – сопровождало этот жест. Обдумать времени не было. Видимо, некая шальная извилина, обычно затертая более уравновешенными товарками, опередив их всех, отыграла свою звездную реплику:

– Вот, я с ним! Это его вещи!

Солдат повернул голову в сторону, куда метнулся мой взгляд, в это время, слыша неладное, обернулся и Юра…

– Вот с ним я! С ним! Его вещи!

Автомат опустился медленно и ткнул меня в ребра.

– Тогда какого черта загородил дорогу?! Проходи!

И приклад подтолкнул меня вверх по трапу…

Вот так. Меня пропустили тогда, приняв за носильщика.

Бадри вошел в квартиру как-то бочком. Он был ранен, левая рука по локоть перебинтована, повязка за шею. Это придавало его явлению налет заигранной театральной классики: бинты, хмурое усталое лицо, в помещении чехарда спугнутых войной вещей, хозяева-обыватели с охами-ахами…

Оказалось – люком танка, в который попали из гранатомета, когда кубарем летел вниз, услышав по рации: “Бадри, кажется, это в тебя целятся!”.

– Еле успел.

– Где это было?

– Десант. Они высадили десант в районе Очамчиры.

Мы сидели на кухне, пили кофе. У нас еще оставался настоящий, в зернах. Я смолол его на ручной кофемолке, наслаждаясь этим мирным монотонным занятием, и сварил на керосинке. А когда Лида поставила на стол бутылку “Варцихе”, Бадри грустно изумился:

– Нереально. Сейчас ничего такого не достать.

– Старые запасы…

Коньяка выпили по чуть-чуть. Его вкус вызывал к жизни миражи. Мы не стали много пить.

– Слушай, извини… тогда в аэропорту… так вышло…

– Да ладно…

– Нет, ты послушай.

Он рассказал мне о том, в чем я участвовал.

О том, что же происходило тогда, во время моего перелета Сухуми-Тбилиси.

То был батальон – остатки батальона, прибывшего незадолго до того из Тбилиси. Новобранцев бросили в горы – воевать. На несколько дней они оказались на настоящей войне… без разведки, без артиллерии. Слепой и беззубый батальон. Чеченцы, казаки и днестровцы легко перемололи их в месиво, полегла половина. Уцелевшие снялись с позиций и прибыли в аэропорт. Их пытались вернуть на позиции, они требовали отправить их обратно домой. Самолет должен быть забрать тяжелораненых. Но они захватили самолет… с ними улетел и я.

– Ну, а что было на следующий день, после того, как ты улетел, ты уже знаешь?

Да, это я знал. На следующий день тот же самолет из Тбилиси, до отказа набитый солдатами, уже над посадочной полосой был обстрелян из гранатомета, загорелся, в нем заживо сгорели все 168 человек.

Бадри вздохнул. Темная, нехорошая такая задумчивость – внезапный провал посреди беседы. Я понял, зачем он пришел – высказаться. Мы собирались уезжать, нам можно было высказаться. Лида подлила кофе. Бадри еще раз вздохнул, сказал, что тоже уезжает. Его отец – директор крупного завода, а дядя генерал. Его отправляют на три года на учебу в Израиль, в Бронетанковую академию… Спрятав глаза, осторожно выпустил самое тяжелое:

– Если ничего не изменится и везде будут руководить такие люди, как сейчас, я уеду из Грузии навсегда. Нельзя жить в такой стране.