Джоанна Аларика

Ему сейчас страшно не хватало друзей. Таких, как Эрнесто Корвалан, как Руис, даже как придурковатый Чакон. Даже как Аделита, глупая девчонка, попугаиха. По этой попугаихе он, честно говоря, очень скучал, хотя и ни за что не захотел бы видеть ее сейчас здесь, среди «освободителей». То, что Аделита живет в далекой Халапе, в безопасном тылу правительственных войск, было для него большим утешением.

После Аделиты больше всего ему не хватало Эрнесто. Уж кто-кто, а Эрнесто помог бы разобраться во всем; а как здорово было бы повоевать вместе с Корваланом! Воевать легче, когда все понятно; Эрнесто мог бы объяснить все то, что сейчас оставалось для Педро непонятным.

А непонятным оставалось многое. Почему бездействует гватемальская армия? Почему до сих пор не вмешались эти самые Объединенные Нации, о которых всегда столько пишут в газетах? Почему никто не позаботится о том, чтобы вооружить население захваченной врагом зоны? Ведь никакой линии фронта нет и, имея карты, можно проникнуть с небольшим отрядом в любое место вплоть до самой гондурасской границы…

Действительно, никакой определенной «линии фронта» в этой войне не было; оккупированная зона отделялась от всей страны только своеобразным занавесом молчания. Газеты сюда не доходили; радиоприемники— в тех редких случаях, когда их можно было найти в этих поселках, — уничтожались или отбирались «освободителями» прежде всего. Почта не работала. Сообщение между населенными пунктами прекратилось, жители оказались отрезанными, от внешнего мира и новостей.

О сражении под Гуаланом, ознаменовавшем конец оборонительного периода войны, Педро узнал из первых рук — от самих участников. В этот день он впервые увидел «освободителей» в ином состоянии, чем обычно. Непривычно трезвые, оборванные, в грязи и бурых засохших бинтах, они шли, бежали и ехали по дорогам и лесным просекам. В одну и ту же сторону— к границе. На джипах и грузовиках тряслись раненые, вопя от боли и проклиная «освободительную» войну, Кастильо Армаса и всех мадонн от Фатимы до Гваделупы. Прикинувшись дурачком, Педро стал клянчить консервы у одной из групп, остановившейся перекусить, и какой-то болтливый тико [57] из Пуэрто-Лимон выболтал ему все, что случилось на фронте.

— Ну, нам же и дали! — бормотал он, торопливо запивая еду из фляжки и то и дело оглядываясь по сторонам. — Ну и дали! То, что ты вот здесь видишь — ну, и на других дорогах тоже, — так это одна половина нашей освободительной армии. Другая сейчас топает на север, под конвоем. А ты что думаешь? Там кого не уложили на месте, всех подчистую забрали в плен. Конечно, кто успел, тот смылся. Сволочное дело эта война, я думал, это будет иначе. Мне и убивать-то никого неохота, я просто так приехал, посмотреть. Все равно дома был безработным. А тут триста долларов, шутка! Я думал, это так, ну, там мосты охранять или что-нибудь в этом роде. А воевать, да ну их к черту!.. Ты вот скажи, ты чапин? [58] Чапин, ясно, что я не вижу! И человек как человек. А они нам что говорили? Все чапины — коммунисты, вот как они трепались. Оказалось, вранье, такие же вы люди, как и мы. На черта ты мне сдался, тебя убивать? Бери вон еще банку и проваливай, а то офицер увидит, будет тогда нам с тобой…

Педро поспешил удалиться, унося с собой две банки свифтовской тушенки и ощущение огромной радости. Наконец-то сволочи получили по заслугам! Наконец-то они узнали, что такое гватемальский солдат!

После этого в лесах стало тихо. «Освободители» как сквозь землю провалились. Педро даже слышал от одного негра, что некоторые поселки снова заняты правительственными гарнизонами. Сам он, правда, солдат нигде не встречал, но негр уверял, что говорит правду.

Педро решил пробираться к своим. Но у него не было ни карты, ни компаса; выросший в городе, он совершенно не ориентировался в этих проклятых зарослях. Два раза чьи-то посты открывали по нему огонь. Как это ни странно, а перейти несуществующую линию фронта оказалось очень трудно.

Постепенно он опять начал падать духом. Хотя «освободители» и смылись, но война, по-видимому, не кончилась и гватемальские войска не спешили занять оставленную врагом полосу. К тому же самолетов теперь стало видимо-невидимо. Педро еще никогда не видел такого количества самолетов. И одномоторные, и двухмоторные, они теперь день и ночь гудели в небе, и все время, особенно по ночам, с севера и с запада доносился тяжкий гром рвущихся где-то бомб.

На окраине Крус-де-Ипала совершенно неожиданно Педро снова нарвался на патруль инсургентов и на этот раз чуть не пропал. Дело в том, что у него было теперь оружие — две гранаты, подобранные в канаве во время гуаланского отступления «освободителей». Они были без капсюлей, но капсюли могли найтись отдельно, и Педро таскал тяжелые железные ананасы в карманах комбинезона, по одному в каждом. А к внутренней стороне рукава, почти под мышкой, у него был хитро пристроен нож. Вздумай «освободитель» его обыскать, и все было бы кончено. Он успел заскочить в дверь полуразрушенного строения; джип с четырьмя автоматчиками медленно прокатил мимо него и скрылся за поворотом. Педро долго смотрел вслед, сжимая в кармане бесполезную гранату. Что же случилось? Почему они снова здесь? Значит, победа под Гуаланом еще ничего не решила?

Глава 6

— Сестра Асеведо! Сестра Асеведо, вы слышите? Вставайте, пора на дежурство!

Джоанна сердито пробормотала что-то во сне, почесала на щеке москитный укус и снова потянула на себя простыню.

— Хуанита-а! — почти закричала будившая ее сестра. — Вставай, нечего тут нежиться, освобождай койку…

— Оставь ее, Чача, чего пристала к человеку! — с досадой заметила другая, пересчитывающая за столом какие-то ампулы при тусклом свете керосинового фонаря. — Опять из-за тебя сбилась… Оставь ее в покое, еще полчаса до смены.

— Ну и опять проспит, — возразила Чача, — опять не успеет поесть и потом будет ходить, как сонная муха! И откуда такая сонливость?

— От молодости, от усталости, — сказала сидящая за столом. — Посмотри на себя, ты даже во время налета не просыпаешься…

— Джоанна работала весь день сегодня и вчера, а накануне вечером, вместо того чтобы отдыхать, поехала к мужу, — раздался неодобрительный голос из темного угла палатки.

— Тсс! — укоризненно сказала сидящая за столом. — Может быть, она не спит…

— Ну и что? Я говорю то же, что сегодня утром сказала ей самой, когда она вернулась и вот с такими глазами стала на дежурство. Супруг, видите ли, просил приехать… Мужчины в своем эгоизме доходят уже черт знает до чего!

— А вы спросите у самой Хуаниты, — не без ехидства заявила Чача, — кажется ли это ей таким уж большим эгоизмом со стороны мужа. Может, она и сама была не прочь?

— В таком случае это эгоизм в квадрате! Сейчас не время думать о… о семейных радостях.

Чача закусила удила.

— Простите, пожалуйста, сестра Гонсалес, вы так не говорили бы, будь вы сами замужем! И вы не можете сказать, что Хуанита небрежно относится к своим обязанностям, нет, не можете! Она ведь поехала в свободные часы, правда?

— Чача, я прошу тебя не забывать о нашей разнице в возрасте…

— С вашего позволения, сестра Гонсалес, об этом довольно трудно забыть — разве что в темноте!

— Иначе я в один прекрасный день надеру тебе уши. Вот увидишь!

— Ну конечно, — обиделась та, — слова уже нельзя сказать, чтобы на тебя не взъелись…

— Что вы там кричите? — сонным голосом спросила Джоанна. — Это ты, Чача? Который час?

— Час вашего дежурства, сестра Асеведо, я уже повторяю это вам в тысячу первый раз, но куда там, разве вас добудишься после ваших вчерашних похождений!..

Обрадовавшись новой жертве. Чача набросилась на Джоанну, выволокла из постели и немедленно растянулась на ее месте, закинув руки под голову. Джоанна накинула халатик и присела к столу, протирая глаза.