Ленинград, Тифлис

— Что нового в лучшем из миров? — эту фразу Ядвига Вацлавовна повторяла каждый раз, когда видела Сережу, иногда по нескольку раз в день. И Сережа каждый раз отвечал без улыбки:

— Все идет к лучшему, мадам…

Сережа проглатывал разогретый тещей бульон и окаменелые котлеты с прилипшими к ним макаронами и садился с Яной за стол-бюро, проверять Янины уроки.

— Попробуй еще раз, Яночка… Это же так просто.

Он старался не дышать в Янину сторону, хотя и знал, что это бесполезно. Яна морщила курносый носик.

— Ты опять выпил, па. Придется доложить мамане…

Сережа что-то бурчал и быстро решал Янину задачу.

Потом Сережа забирался с ногами на диван и раскрывал какую-нибудь книжку. Ему редко удавалось сосредоточиться на чтении. Он прислушивался к шагам на лестнице, хотя знал, что Магда придет нескоро, не раньше десяти — она вела вечерние занятия. Раньше он выходил встречать ее к остановке автобуса, на Литейный. Случалось так, что он ждал ее до одиннадцати, и, не дождавшись, возвращался домой. Магда была уже в постели.

— Меня подвезли на такси, — говорила она, устало зевая, и отворачивалась к стенке…

Однажды, осенним утром в тоскливой жизни Сережи Островского забрезжил лучик света. Он принял обличие Вадика Михеева, сутулого бородача в светло-сером костюме, Сережина сокурсника. Вадик курил и натужно кашлял в углу присутственного коридора. Завидев Сережу, Вадик сделал сложное па ножкой, выплюнул сигарету, с большого расстояния попав в пепельницу, и громко закричал, не тратя время на приветствия:

— Поехали во Всехсвят! Ты обещал!

Сережа вспомнил. Обещал, действительно обещал поехать с Вадиком во Всехсвят. Туда, где Вадик, археолог из враждебного Присутствию Музейного ведомства, нечаянно нашел стоянку древнего человека, древнейшую во всем их околотке.

— Так ты едешь? — наседал на Сережу Вадик.

Сереже мучительно хотелось согласиться сразу, но честь Присутствия не позволяла.

— Поехал бы, Михеич, да начальство не пустит. Командировочные срезали.

— Так вот они, твои командировочные. Вот они! — Вадик сунул в нос Сереже какие-то бумаги.

— Не доедали, не допивали, на гигиене экономили. Все ради вас, сэр!

Ломаться дальше не было смысла. Скрепили соглашение в распивочной под аркой.

— Бур у тебя? — деловито осведомился Вадик, когда они, пристроившись в углу распивочной, тяпнули по второй и захрустели посахаренными дольками лимона.

Сережа молча кивнул. Бур был его основным научным достижением. Сваренный по Сережиным чертежам на Адмиралтейском заводе умельцем Твердохлебовым за два литра чистейшего медицинского спирта, он уже успел обрасти легендами. По одной из версий, Сережа перед началом работ долго шептался с буром, поглаживал его, делал таинственные пассы, а затем с разбега втыкал в грунт. Не доверяя это дело никому, он повисал на буре всей своей тяжестью. Бур послушно уходил в мягкую землю, по самую рукоятку. Тогда Сережа откручивал рукоятку и наращивал бур новыми штангами и вновь погружал его, все глубже и глубже. А на какой-то глубине прекращал бурить, поворачивал ручку по часовой стрелке и вытаскивал бур, штанга за штангой, пока не появлялся крутобокий, поблескивавший корабельной сталью челнок. Челнок открывали, медленно вращая ручку против часовой стрелки, и он обнажал поднятые им из недр чудеса…

На следующий день они с Вадиком спустились в подвал Археологического присутствия, где завхоз Адоничев нехотя извлек запаянный в толстый полиэтилен бур из темно-зеленого ящика, предназначенного для перевозки артиллерийских снарядов.

— Распишись здесь, — сказал Адоничев, протягивая Сереже мятую ведомость.

— Спирт берете?

Сережа и Вадик радостно закивали. Через минуту Адоничев появился с бутылью и другой ведомостью.

— Даю два, распишешься за пять.

Сережа с готовностью подмахнул ведомости, не читая.

Они вынесли тяжелый бур на набережную, где уже стоял старенький «москвич» Гены Бельского, приятеля Вадика. С большим трудом пристроили бур в салоне, между сиденьями — бур упирался концами в ветровое и заднее стекла — и повезли на Витебский вокзал. Гена Бельский ехал осторожно, старался не тормозить, чтобы бур не пропорол «москвич» к чертовой матери!

На Витебском они сдали бур в багажное отделение.

— Поедет с нами, — объявил Вадик, пряча в бумажник багажную квитанцию.

— Кстати, получи билет. Завтра в девять. Черниговский поезд, вагон номер семь. До станции Вежель. Не опаздывай!

В день отъезда Сережа пришел из Присутствия пораньше, стал собирать рюкзак.

— Опять ветер дальних странствий? — спросила Ядвига Вацлавовна.

— Он самый, мадам, он самый, — ответил Сережа, засовывая в рюкзак видавшие виды кирзовые сапоги.

— Надолго? — не отставала теща.

— На несколько дней, мадам. Сущая безделица.

— Магда знает?

— Оставил письменное прошение по всей форме. Лежит на бюро.

Сережа поднял глаза и увидел Яну.

— Па ты уезжаешь, а как же сочинение?

— Яночка, я очень скоро вернусь… Ты набросай пока план, как я тебя учил.

Яна не уходила. Прижалась щекой к Сережиному свитеру.

— Па, не уезжай. Мне плохо, когда тебя нет…

Сережа почувствовал острую боль в сердце. Он опустился на корточки, стал гладить Янины льняные волосы.

— Да что ты, Яночка. Я же всего на несколько дней… Честное пионерское…

Яна оттолкнула Сережу от себя и посмотрела на него в упор большими голубыми глазами.

— Поклянись, что не будешь пить. Поклянись, а то я умру…

Сережа заблеял:

— Да что ты, Яночка, да как же…

Яна до боли сжала Сережин палец:

— Скажи «клянусь»!

— Клянусь, — покорно пробормотал Сережа, натянул плащ, схватил рюкзак и выскочил на лестницу.

На улице было темно и пакостно. В нитках дождя расплывались огни уличных фонарей, вспыхивали и гасли фары машин. Сережа посмотрел на часы. Было шесть часов, три часа до поезда. Честно говоря, он намеревался скоротать это время в пивбаре под Думой на Невском, где как раз в это время собиралась его беспутная компания. Но он вспомнил Янины строгие глаза и решительно повернул в другую сторону. Его вынесло к кинотеатру «Октябрь». На промокшей афише можно было прочитать: «Пепел и алмаз». Сергей купил билет и вошел в полупустой зал. На экране — польский диссидент, его играл Збигнев Цибульский, убивал секретаря райкома, который, как выяснилось, был его отцом. Оба были хорошие, обоих было жалко. После фильма на душе у Сережи стало еще муторней. Он вскочил в троллейбус и поехал на Витебский.

Черниговский поезд стоял в самом конце перрона. Вагон номер семь пахнул застоялой мочой и дезинфекцией. Сережа повесил плащ на крючок у двери, забросил рюкзак на верхнюю полку и устроился у окна. Вадика не было.

Он появился вместе с Геной Бельским, когда до отхода поезда оставалось минут пять. Оба были сильно навеселе. В руках у Гены был пузатый портфель. Войдя в купе, Гена расстегнул портфель и Вадик ловко извлек из него три бутылки портвейна и складные пластмассовые стаканчики.

— Осторожно, — не замочи рукопись, — предупредил его Гена. — Мой диссерт, единственный экземпляр.

— Не боись, — успокоил его Вадик, не замочу.

Сережа поднес к лицу темно-красную жидкость. Она пахла жженой пробкой и сахарином. Он почувствовал тошноту и осторожно отставил стаканчик. Зато Вадик и Гена управились со своими порциями удивительно быстро.

— Поезд отправляется, — разнеслось из репродуктора под потолком, — просьба провожающих покинуть…

Гена допил, что оставалось в стаканчике, и бросился к выходу.

Через минуту его лицо появилось в окне. Он бежал вслед за поездом и что-то кричал. Слов было не разобрать.

Сережа оглянулся и увидел Генин портфель.

— Он забыл портфель с диссертом!

Они вдвоем попытались открыть окно. Тугая рама не поддавалась. Вадик схватил портфель и бросился в тамбур, нажал на ручку двери. Дверь открылась. Он широко размахнулся.

— Стой не кидай! что было сил крикнул Сережа, — он заметил, что перрон кончился и за дверью мелькают пролеты моста.