Комедианты

– Да, вполне, – сказал он. – Вполне. Она осталась в каюте, учит французскую грамматику. Говорит, что не может сосредоточиться, когда я рядом.

– Французскую грамматику?

– Нам сказали, что там, куда мы едем, говорят по-французски. Миссис Смит необычайно способна к языкам. Стоит ей несколько часов посидеть над грамматикой, и она овладеет языком, кроме, конечно, произношения.

– Ей раньше не приходилось иметь дело с французским?

– Для миссис Смит это не помеха. К нам как-то поступила прислугой немка. Не прошло и дня, как миссис Смит сделала ей выговор за то, что у нее в комнате беспорядок, и притом по-немецки. В другой раз у нас служила финка. Миссис Смит потратила чуть не целую неделю, чтобы достать финскую грамматику, но зато потом ее было не унять. – Он помолчал и сказал с улыбкой, которая придавала глупостям, которые он говорил, какую-то значительность: – Я женат уже тридцать пять лет, но не перестаю восхищаться этой женщиной.

– А вы часто отдыхаете в здешних местах? – спросил я не без задней мысли.

– Мы стараемся соединить отдых с выполнением нашей миссии. Мы с миссис Смит не сторонники пустых развлечений.

– Понятно. И ваша миссия на этот раз привела вас?..

– Как-то раз, – сказал он, – мы решили отдохнуть в Теннесси. Это было незабываемое время. Понимаете, мы отправились туда как борцы за свободу. И по дороге, в Нашвилле, произошел такой случай, что я даже перепугался за миссис Смит.

– Чтобы проводить так свой отдых, нужна смелость.

– Мы по-настоящему любим цветных, – сказал он; ему казалось, что этим он все объяснил.

– Боюсь, что там, куда мы едем, вы в них разочаруетесь.

– Мало ли в чем разочаровываешься, пока не посмотришь на дело поглубже.

– Цветные умеют быть такими же насильниками, как и белые в Нашвилле.

– У нас в США есть свои неполадки. И все же я полагаю, что казначей надо мной подшутил.

– Он и хотел подшутить. Но шутка не удалась. Действительность гораздо страшнее того, что он может увидеть из порта. Сомневаюсь, чтобы он далеко заходил в город.

– Значит, и вы советуете нам проехать дальше, в Санто-Доминго?

– Да.

Глаза его грустно глядели на надоедливо однообразный морской пейзаж. Мне казалось, что мои слова произвели на него впечатление.

– Хотите, я вам расскажу, что там делается? – предложил я.

И я рассказал мистеру Смиту о человеке, которого заподозрили в том, что он замешан в попытке украсть детей президента по дороге из школы. По-моему, против него не было никаких улик, но он занял первое место на каком-то международном состязании по стрельбе в Панаме, а полиция, наверно, решила, что снять президентскую охрану может только отличный стрелок. Поэтому тонтон-макуты окружили его дом – его самого там в это время не было, – облили дом бензином и подожгли, а потом расстреливали из пулеметов всех, кто пытался оттуда выбраться. Пожарной команде позволили только не дать огню перекинуться на соседние дома, и теперь на этом месте пепелище, похожее на дыру от вырванного зуба.

Мистер Смит внимательно меня слушал.

– Гитлер делал вещи похуже, – сказал он, – не так ли? А он белый. Нельзя все сваливать на цвет кожи.

– Да я и не сваливаю. Пострадавший ведь тоже был цветным.

– Если хорошенько поглядеть вокруг, повсюду не слишком весело. Миссис Смит не захочет, чтобы мы вернулись с полпути только потому, что…

– Да я вас и не уговариваю. Вы меня спросили…

– Тогда почему же – извините, что я задаю вам этот вопрос, – вы сами туда возвращаетесь?

– Потому, что там – все, что у меня есть. Моя гостиница.

– А вот все, что у нас с женой есть, – это наша миссия.

Он сидел, не отрывая глаз от моря. В это время мимо Прошел Джонс и крикнул нам через плечо:

– Пошел на пятый круг! – и проследовал дальше.

– Вот и он не боится, – сказал мистер Смит, словно извиняясь за свое бесстрашие; так оправдывается человек, который, надев слишком пестрый галстук – подарок жены, – говорит, что теперь все носят такие галстуки.

– Не думаю, чтобы им двигала смелость. Может, ему, как и мне, просто некуда больше деваться.

– Он очень предупредителен к нам обоим, – твердо произнес мистер Смит, явно желая переменить тему разговора.

Когда я узнал мистера Смита поближе, я научился различать этот его тон. Ему становилось мучительно не по себе, когда я дурно о ком-нибудь отзывался, даже о человеке, ему не знакомом, или о враге. Он сразу же начинал пятиться от такого разговора, как конь от воды. Мне иногда нравилось заманивать его, будто невзначай, к самому краю омута, а потом вдруг пришпорить и, понукая хлыстом, заставить войти в воду. Но я так и не научил его прыгать. По-моему, он скоро стал догадываться, куда я гну, но ни разу не выказал своего недовольства. Это означало бы осудить друга. И он предпочитал уклониться от спора. В этом хотя бы его характер отличался от характера жены. Позднее я узнал, какая неукротимая и прямолинейная натура у миссис Смит, – она была способна напасть на кого угодно, конечно, кроме самого кандидата в президенты. Я много раз ссорился с ней за время нашего знакомства, она подозревала, что я немножко подсмеиваюсь над ее мужем, но она не догадывалась, как я им обоим завидую. Я ни разу не встречал в Европе семейную пару, такую преданную друг другу, как они!

– Вы что-то хотели сказать насчет вашей миссии, – напомнил я мистеру Смиту.

– Разве? Вы меня извините, что я так о себе разболтался. «Миссия» – чересчур громкое слово.

– Мне это очень интересно.

– Назовите это нашей надеждой. Но человек вашей профессии вряд ли отнесется к ней сочувственно.

– Это имеет отношение к вегетарианству?

– Да.

– Я могу отнестись к нему сочувственно. В конце концов, мое дело угождать клиентам. И если они вегетарианцы…

– Вегетарианство – вопрос не только диеты, мистер Браун. Оно затрагивает нашу жизнь с самых разных сторон. Если бы нам удалось избавиться от излишков кислотности в человеческом организме, мы избавились бы и от страстей.

– Тогда прекратилась бы жизнь.

Он сказал с мягким укором:

– Речь идет не о любви. – И я почему-то почувствовал стыд. Цинизм – это дешевка, его можно купить в любом магазине стандартных цен, им начиняют всякий хлам.

– Ну что ж, сейчас вы едете в вегетарианскую страну, – сказал я.

– В каком смысле, мистер Браун?

– Девяносто пять процентов жителей не могут себе позволить ни мяса, ни рыбы, ни яиц.

– Но разве вы не замечали, мистер Браун, что во всех наших неурядицах виновата не беднота? Войны затевают политические деятели, капиталисты, интеллигенты, бюрократы, хозяева Уолл-стрита или коммунистические боссы, а никак не бедняки.

– А богатые и имеющие власть не бывают вегетарианцами?

– Нет. Как правило, не бывают.

И я снова устыдился своего цинизма. Когда я глядел в эти светло-голубые, не знающие страха и сомнений глаза, мне на минуту даже показалось, что он прав. Сбоку вырос стюард.

– Мне не надо супа, – сказал я.

– Обедать еще рано, сэр. Капитан покорнейше просит вас, сэр, зайти к нему.

Капитан был у себя в каюте – в помещении, таком же строгом и до блеска надраенном, как он сам; без единой личной вещи, если не считать кабинетной фотографии пожилой дамы, у которой был такой вид, будто она только что из парикмахерской, где ей высушили под феном все, даже характер.

– Присядьте, мистер Браун. Хотите сигару?

– Нет, спасибо.

– Я хочу поговорить с вами без обиняков. Я вынужден просить вашего содействия. Дело очень щекотливое.

– Да?

Тон у него был мрачный.

– Терпеть не могу сюрпризов во время плавания!

– А я-то думал, на море… всегда бури…

– Я, конечно, говорю не о море. Насчет моря – все понятно. – Он передвинул на другое место пепельницу, потом ящик с сигарами, а потом чуточку придвинул к себе фотографию женщины с невыразительным лицом и волосами, словно отлитыми из серого бетона. Может быть, ему она придавала уверенность – у меня бы она парализовала волю.