Комедианты

Я смотрел, как Филипо в сопровождении своего маленького отряда подходит к алтарю, чтобы принять причастие. Покаялись ли они священнику в грехе насилия? Сомневаюсь, чтобы тот потребовал от них обещания исправиться. После богослужения я очутился рядом с Мартой и ребенком. На лице Анхела были слезы.

– Он любил Джонса, – сказала Марта.

Она взяла меня за руку и отвела в боковой притвор; мы остались наедине с уродливой статуей св. Клары.

– Мне надо сообщить тебе неприятное известие.

– Я уже знаю. Луиса переводят в Лиму.

– Разве это такое уж неприятное известие? У нас с тобой ведь все кончено, правда?

– Почему кончено? Ведь Джонс умер.

– Анхелу он был дороже, чем мне. В тот последний вечер ты меня разозлил. Если бы не было Джонса, ты терзался бы из-за кого-нибудь другого. Ты просто искал предлога, чтобы порвать со мной. Я никогда не спала с Джонсом. Тебе придется в это поверить. Я его любила, но совсем по-другому.

– Да. Теперь я могу тебе поверить.

– Но тогда ты не хотел верить.

Значит, она все-таки была мне верна, но сейчас это, казалось, не имело никакого значения – вот в чем ирония судьбы. Я почти жалел, что Джонсу не удалось с ней «развлечься».

– Какие же у тебя неприятные вести?

– Доктор Мажио умер.

Я не знал, когда умер мой отец – если он вообще умер, – поэтому я впервые испытал чувство внезапной разлуки с человеком, на которого всегда можно было положиться в беде.

– Как это случилось?

– По официальной версии, он был убит за то, что оказывал сопротивление при аресте. Его обвинили в том, что он агент Кастро, коммунист.

– Он, безусловно, был коммунистом, но я уверен, что он не был ничьим агентом.

– Они подослали к нему крестьянина, который позвал его к больному ребенку. Мажио вышел за порог, и тонтон-макуты застрелили его из машины. Есть свидетели. Они убили и крестьянина, но это, кажется, не было заранее предусмотрено.

– Иначе и быть не могло. Ведь Папа-Док – оплот против коммунизма.

– Где ты остановился?

Я назвал ей маленькую гостиницу.

– Прийти к тебе? – спросила она. – Я могу сегодня после обеда. У Анхела тут есть товарищи.

– Если ты этого хочешь.

– Завтра я уезжаю в Лиму.

– На твоем месте я бы не пришел, – сказал я.

– Ты мне напишешь, как твои дела?

– Конечно.

Я просидел в гостинице весь день на случай, если она все-таки придет, и был рад, что она не пришла. Я помнил, как дважды нашим объятиям помешали мертвецы – сперва Марсель, потом ancien ministre. Теперь в их величавые и стройные ряды встал доктор Мажио; они укоряли нас за наше легкомыслие.

Вечером я обедал со Смитами и мистером Фернандесом – миссис Смит служила мне переводчицей, она уже достаточно изучила для этого испанский, но мистер Фернандес мог немного объясняться и сам. Решено было, что я стану младшим компаньоном в заведении Фернандеса. Мне поручаются французские и англосаксонские клиенты, а нам обоим было обещано участие в прибылях вегетарианского центра мистера Смита, когда тот будет открыт. Мистер Смит считал, что это только справедливо, – ведь наше заведение могло пострадать от распространения вегетарианства. Может быть, вегетарианский центр и в самом деле был бы создан, если бы несколько месяцев спустя и Санто-Доминго не захлестнула волна насилия, – это способствовало процветанию мистера Фернандеса и моему, хотя, как бывает в таких случаях, мертвые по большей части принадлежали к клиентуре мистера Фернандеса. Цветных убивать проще, чем англичан и американцев.

В тот вечер, вернувшись в свой номер, я нашел на подушке письмо, – письмо с того света. Я так никогда и не узнал, кто его принес. Портье ничего не мог мне сообщить. Письмо не было подписано, но по почерку я сразу узнал, что оно от доктора Мажио.

«Дорогой друг, – прочел я, – я пишу вам потому, что любил вашу мать и в эти последние минуты хочу побеседовать с ее сыном. Часы мои сочтены: я жду, каждый миг могут постучать в дверь. Позвонить им не удастся, электричество, как всегда, не работает. Американский посол должен вот-вот вернуться, и Барон Суббота, несомненно, захочет сделать маленький ответный подарок к его приезду. Так уже повелось на свете. Всегда можно найти козлов отпущения из коммунистов, евреев или католиков. Героический защитник Тайваня Чан Кайши, как вы помните, бросал нас в паровозные топки. Мало ли для какого медицинского опыта я могу пригодиться Папе-Доку. Прошу вас только, не забывайте ce si gros negre [106]. Помните тот вечер, когда миссис Смит обвиняла меня в том, что я марксист? Обвиняла – слишком сильное слово. Она добрая женщина и ненавидит несправедливость. Однако слово „марксист“ мне все меньше и меньше нравится. Слишком часто под марксизмом подразумевают только экономическую программу. Я, конечно, верю в эту экономическую программу – в определенных условиях и в определенное время – здесь, в Гаити, на Кубе, во Вьетнаме, в Индии… Но коммунизм, друг мой, шире, чем марксизм, так же как католицизм – вы помните, ведь я тоже рожден католиком – шире папства. В коммунизме есть и mystique [107] и politique [108]. Мы с вами гуманисты, и вы, и я. Вы можете в этом не признаваться, но вы сын вашей матери и вы все-таки решились на опасное путешествие – рано или поздно приходится решаться каждому из нас. И католики и коммунисты совершали тяжкие преступления, но они по крайней мере не стояли в стороне, как это принято делать в обществе старой формации, и не были равнодушными. Я предпочту, чтобы на моих руках была кровь, чем вода, которой умывал руки Понтий Пилат. Я вас знаю и люблю вас, и я пишу это письмо, обдумывая каждое слово, – ведь это, наверно, последняя возможность побеседовать с вами. Письмо может до вас не дойти – я посылаю его, как мне кажется, с надежной оказией, однако что может быть надежным в том безумном мире, в котором мы теперь живем (я имею в виду отнюдь не только мое бедное, маленькое Гаити). Я умоляю вас – стук в дверь может помешать мне закончить эту фразу, поэтому примите ее как последнюю просьбу умирающего, – если вы отвергли одну веру, не отвергайте веры вообще. Всегда есть другая вера взамен той, которую мы теряем. А может, это все та же вера в другом обличье?»

Я вспомнил, как Марта мне говорила: «В тебе пропал священник». Как странно мы выглядим в чужих глазах! Я был уверен, что навсегда покончил со служением долгу в колледже св. Пришествия – кинул его, как игорную фишку на церковное блюдо для пожертвований. Я считал себя не только неспособным любить – многие неспособны любить, – но даже неспособным грешить. В моей жизни не было ни взлетов, ни падений – только огромная равнина, по которой я шагал и шагал в бесконечную даль. В свое время я мог избрать другую дорогу, но теперь уже слишком поздно. В детстве отцы св. Пришествия говорили мне, что одно из испытаний веры в том, готов ли ты за нее умереть. Так думал и доктор Мажио. Но за какую веру умер Джонс?

И неудивительно, что в ту ночь мне приснился Джонс. Он лежал рядом со мной на высохшей равнине среди голых скал и говорил:

– Не просите меня найти воду. Я не могу. Я устал, Браун, устал. После семисотого представления я иногда забываю свои реплики, а их у меня всего две.

Я сказал ему:

– За что вы умираете, Джонс?

– Такая уж у меня роль, старик, такая у меня роль. Но в ней есть забавная реплика. Слышали бы вы, как хохочет весь зал, когда я ее произношу. Особенно дамы.

– Что же это за реплика?

– В том-то и беда, что я ее забыл.

– Джонс, вы должны ее вспомнить.

– Вспомнил. Я должен сказать – вы только поглядите на эти проклятые камни! – «Подходящее местечко!» – и все хохочут до упаду. Тогда вы говорите: «Для чего? Чтобы задержать этих ублюдков?» – А я отвечаю: «Нет, совсем для другого».

Меня разбудил телефонный звонок, я проспал. Насколько я мог понять, звонил мистер Фернандес – он вызывал меня для исполнения моих новых обязанностей.