Рожденные в СССР (СИ)

Остановившись возле булочной, патрульный солдат проверил замок на двери и обитые железными листами окна и пошел дальше. Немного подождав, вор вышел из подворотни. Ступая по протоптанной солдатом дорожке, он подошел к боковой двери булочной. Одним движением Артемьев сломал ломиком навесной замок и вошел в помещение магазина. Вспыхнула спичка, и огонь осветил его грубое лицо и пустые хлебные ящики на полках. Грохнул по полу сломанный замок подсобки — внутри стояли ящики с буханками, словно ценности в антикварной лавке, накрытые белыми тканями. Вор закрепил свечу в щели между досками до блеска отполированного стола и, откинув тряпки, стал укладывать буханки в мешок. Хлеб не прилипал к рукам и пахнул хлебом, а не целлюлозой. Он был не такой, как выдают в магазинах по карточкам. Наполнив мешок и закинув его на плечо, он затушил пальцем свечку, сунул ее в карман, и на ощупь пошел к выходу.

Крест-накрест заколоченные окна домов безразлично глядели ему вслед. Свернув за угол, Артемьев увидел стоящего на углу улицы солдата. Часовой тут же вскинул винтовку:

— Стой!

Артемьев бросился обратно. Тяжелый мешок не давал бежать быстрее, тянул вниз, но часовой все же отставал. Позади раздался милицейский свисток.

— Стой! Стрелять буду!

Свернув с протоптанной в снегу дорожки, Артемьев побежал по Мытнинской. Упав на колено, солдат стал целиться в него из трехлинейки. Ударил в морозной тишине выстрел, увяз в снегу. Артемьев метнулся под арку дома.

Невыносимо сладко пахло елью: украшенное самодельными бумажными игрушками дерево стояло у детских кроваток, в стоящей на печке кастрюльке варился еловый суп. Дети молча сидели вокруг стола, заворожено следя глазами за воспитательницей: Вера Павловна добавляла в отвар из еловых веток желатин и специально припасенный для праздника мешочек хлебных крошек. Вере Павловне только-только исполнилось шестнадцать лет, воспитательницей в интернат она пришла, когда при бомбежке завода, рядом с которым находился интернат, погибла ее мать. Бомба разорвалась в той части здания, в которой были оборудованы ясли. Уцелевшую младшую группу детей и второю воспитательницу временно эвакуировали в помещение бывшей детской больницы, куда оставшаяся сиротой Вера пришла вместо матери.

Стены комнаты были увешаны детскими рисунками. На смешных картинках, нарисованных цветными карандашами, горели дома, мерзли очереди за хлебом, падали на маленький город огромные бомбы, а еще шли по Невскому плачущие немцы и громыхал над Дворцовой праздничный салют — дети рисовали войну.

Вера Павловна сняла кастрюльку с печки и начала разливать суп по тарелкам. В кармане у нее лежали маленькие записочки, сегодня она сказала детям, что если в новогоднюю ночь загадать желание, оно обязательно исполнится. Весь вечер они рисовали свои мечты на листочках. Когда дети лягут спать, она прочитает их. Еще вчера должны были привезти подарки для детей, но в машину попал снаряд, и дети получат подарки позднее. Вдруг какой-нибудь малыш загадал конфеты — ведь это будет настоящее чудо для него. Если только все они не загадали, чтобы кончились война и голод, тогда маленькая Вера Павловна ничего не сможет сделать для них.

Зеленая, пахнущая лесом похлебка была в мгновение проглочена, и пятнадцать пар голодных глаз с надеждой уставились на воспитательницу. Но что еще она могла сделать для них?

Стекла в окнах на первом этаже были выбиты, и Артемьев, прячась в стенном проеме, настороженно прислушивался. Улица молчала. Артемьев успеет убежать, если часовой пойдет сперва в другие подъезды. А если нет, то останется здесь и подкараулит солдата, спрятавшись за выступом стены. Вор осторожно выглянул в окно: солдат стоял под аркой дома, не решаясь выйти из темного убежища. Лунный блик сверкал на штыке винтовки, выдавая его. Артемьев пригнулся и, осторожно ступая по предательски хрустящим осколкам стекла, начал подниматься вверх по лестнице. Во дворе послышались голоса — на шум выстрелов пришла подмога.

В лесу родилась елочка, В лесу она росла, Зимой и летом стройная…

Дети не подпевали воспитательнице, в тарелках и животах было по-прежнему пусто, и им еще и еще хотелось елового супа. Им казалось, что если не открывать рот, его сладковатый, вяжущий вкус останется дольше.

Артемьев вошел в помещение интерната и тут же закрыл дверь на засов. Одной рукой он держал мешок с хлебом, а другую сунул в карман и крепко сжал рукоятку охотничьего ножа — на всякий случай.

— С Новым годом! — поздравил он хриплым от курева голосом.

— Вы кто? — растерялась Вера Павловна.

Но тут дети выбежали из-за стола и кинулись к нему.

— Дед Мороз! Дед Мороз!

Артемьев от неожиданности отпрянул назад.

— Дед Мороз! — кричали счастливые дети. Они повисли на нем, словно елочные игрушки, тычась носами в мешок.

Дети не загадали ни конфет, ни хлеба, ни конца войны — это они просят каждый день. А сегодня Новый год, и Вера Павловна не обманула их, потому что загаданный Дед Мороз пришел. Надо скорее, скорее загадать еще что-нибудь.

— Дед Мороз!

Только трехлетний Павлик знал, что это не Дед Мороз, это его папа пришел с фронта. Павлик сегодня загадал, чтобы папа вернулся за ним. Мальчик счастливо смотрел на Артемьева, а тот, улыбаясь, гладил его по голове.

— Кто вы? — воспитательница подошла к незнакомцу.

— Дед Мороз, — засмеялся Артемьев и полез в мешок. — Все как надо, и подарки есть.

Вера Павловна не поверила глазам: мужчина достал из мешка четыре буханки хлеба и протянул ей.

— Хлебушек! Хлебушек! — закричали дети.

— Откуда это? Кто вы? — прижимая к себе хлеб, спросила она его.

— Дед Мороз, — продолжал веселиться Артемьев. «Нет, суки, не найдете. Здесь не найдете», — хохотал он про себя.

Воспитательница продолжала растерянно прижимать хлеб. Артемьев пробежался по ней глазами: Вера Павловна была небольшого росточка, худенький заморыш, совсем еще девчонка. Так они и смотрели друг на друга, не зная, что говорить, а счастливые дети прыгали вокруг Артемьева и воспитательницы, держащей в руках буханки.

На лестнице послышался шум, в дверь постучали:

— Откройте, милиция!

Вера Павловна растерянно смотрела на мужчину: тот замер, подобравшись, будто собираясь бежать, вот только не знал — куда, а грубый рот так и застыл в неестественной для его лица улыбке.

В дверь постучали сильнее.

— Откройте! — потребовал мужской голос.

Артемьев только собрался вытащить нож, как Вера вдруг сделала ему знак идти за ней. Она привела его в кладовку и закрыла за ним дверь на ключ. Вор оказался запертым, ему оставалось только прислушиваться к тому, что происходило в комнате, сжимая в руке верный нож.

Он слышал, как девушка открыла солдатам дверь, но не мог различить слов в ее тихой, пугливой речи. В тесном четырехугольнике кладовки оказалось окно, Артемьев посмотрел во двор — у арки стояли двое часовых, слева от окна был козырек, через который можно было выбраться отсюда, но часовые сразу заметят его и начнут стрелять. Артемьев спрятал мешок с хлебом под кровать, на которой лежали заледеневшие тела женщины и двоих детей. Он понимал, что если воспитательница сдаст его, будет обыск — солдаты найдут хлеб. Оставалось только ждать. Обжигая рот, он жадно докурил папиросу и, затушив ее пальцами, спрятал в карман. В замке заскрежетал поворачиваемый ключ, дверь открылась. Вор стоял у окна спиной к двери, сжимая в руке нож — тот никогда не подводил его. Позади послышались легкие шаги.

— Они ушли…

Артемьев повернулся и подошел вплотную к Вере. Она испуганно отступила назад. Вот сейчас ее лицо было похоже на лицо шестнадцатилетней девочки, такой, наверное, она была до войны: темнота смазала остроту истончившихся от горя и голода губ, и не видны стали безжалостные к ее юному лицу блокадные морщины. Он подошел еще ближе, так близко, что разглядел даже в потемках, как дергался левый уголок ее рта. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в глаза.