Белый лоцман

Петр Бобев

Белый лоцман 

1

Высоко в яркой синеве неба сияло солнце, заливая мир водопадами света, а внизу, раскинувшись во всю ширь горизонта, чуть заметно вздыхал океан. Безмолвный и величественный в своем спокойствии, он походил на заснувшее изумрудное чудовище. По его блестящей спине плавно пробегали длинные волны с закругленными гребнями, на которых то тут, то там вспыхивали искрящиеся гейзеры солнечных бликов. В воздухе, описывая широкие круги, реял, словно какая-то чудесная огненная ласточка, омытый лучами альбатрос.

Ни дуновения ветра, ни облачка в лазури. Лишь небо да вода. Синее небо над синим морем…

…По шелковому покрывалу океана медленно плыло, то расползаясь в стороны, будто гигантские страшные щупальца, то снова сужаясь, огромное масляное пятно, увлекаемое к югу морским течением.

Внезапно из прозрачной синевы вырвалось перламутровое облако, сгустилось и врезалось в масляное пятно. Вода закипела от подскакивающих рыб. Это сельди напали на косяк рачков — на миллионы, на миллиарды бесцветных рачков, словно вырезанных из целлофана и делавших воду мутной. Рыбы были голодны и, наткнувшись на существ слабее себя, спешили наесться. Под солнечными лучами поблескивали их стальные спинки и серебристо-белые брюшки.

Прошел час, второй, третий — вода еще продолжала кипеть. Бесчисленное множество рачков исчезло в разинутых рыбьих ртах, а масляное пятно все не уменьшалось. Но вот показались новые враги. Две черные тени всплыли из морской бездны, два водяных фонтана — один высокий, другой — пониже, забили над волнами, и два длинноруких кита, мать и детеныш, устремились к масляному пятну. Кит-мамаша, громадная, темная, покрытая таким числом паразитов, что кожа ее казалась бархатной, с безобразным шрамом на спине от давно заросшей раны, нанесенной когда-то зубами касатки, вдруг начала описывать круги около пятна, и, увлекаемая ее движением, вода закрутилась воронкой, вобрав туда всю громаду рачков. Тогда она легла набок, разинула свою пасть, похожую на пещеру, загороженную частоколом из роговых сталактитов, и стремительно ринулась в водоворот. Втянув в себя, словно огромный насос, несколько тонн воды, она выцедила ее обратно, проглотила богатый улов и вернулась к своему детенышу. Тогда и он решился проделать то, чему только что научился от матери. А та со стороны заботливо следила своими крохотными глазками за его неловкими попытками и то и дело звучно фыркала, высовывая из воды голову.

Неожиданно с запада, куда медленно опускалось солнце, показалось стадо дельфинов: двадцать-тридцать проворных животных, подскакивая над волнами, бешено неслись вперед. Вдруг, как по команде, они вытянулись в цепочку и врезались в рыбий косяк. Обезумевшие сельди сбились в кучу, а дельфины, опьяненные богатой добычей, взлетали над поверхностью воды, обрушивались на них сверху, ударяя направо и налево хвостами, и жадно поедали оглушенную рыбу.

Вода закипела еще сильнее. Это был какой-то серебряный хаос, вихрь блесток. Рыбья чешуя сверкала перламутровыми искрами. Дельфины толкались среди плотно сгрудившихся тел и глотали, глотали… Хаос — дельфины, сельди, рачки, миллиарды прозрачных рачков…

Пиршество продолжалось долго. Но вот мутно-красное солнце приблизилось к горизонту. По океану протянулась широкая огненная река. Насытившиеся дельфины один за другим выбирались из рыбьего косяка и принимались играть. Выскакивали на поверхность, стрелой проносились несколько метров над водой, выделяясь черными тенями на фоне огненного заката, и снова ныряли в глубину, в царство густой черно-синей мглы. Издалека долетало глухое бульканье — это отдыхали после сытного обеда два кита.

Маленькие дельфины играли зеленой черепахой: Каждый раз, когда ей удавалось вырваться от них и загрести вниз, они стремительно догоняли ее, подталкивая спинами, выбрасывали на поверхность, а там, веселые, жизнерадостные, ударяли ее лбами, словно мяч. Испуганная, измученная этими неутомимыми преследователями, она нет-нет да и выглядывала из своего костяного домишка, но тут же, зажмурив глаза, втягивала голову обратно.

В стороне от стада, отдельно от своих товарищей, одиноко играл белый дельфинчик. Сколько раз ни пытался он присоединиться к своим сверстникам, мать возвращала его назад. Она чувствовала, что среди черных дельфинов нет места для ее некрасивого белого малыша. Ведь не раз уже вожак, старый самец, кидался на него с яростным хрипом.

Вот и сейчас он вертится неподалеку от них, угрожающе оскалив свою пасть с губой, разорванной в давнишней жестокой схватке. Кружится, подстерегает, чтобы напасть на ее сына, прогнать его.

Он еще не забыл. Ужасное воспоминание еще не совсем поблекло, остался неизгладимый след — неосознанная неприязнь ко всякой белой коже. Он тоже был белым, тот ненавистный огромный дельфин, его старый враг, что изувечил его, оставил этот уродливый шрам у него на губе, прогнал его, вожака, занял его место, заставил его дни, недели, месяцы тащиться за стадом, голодного, преследуемого бесчисленными врагами. И каждый раз, когда замечал его, набрасывался свирепо, яростно, пока однажды, увлекшись преследованием косяка скумбрий, проклятый не сел на прибрежную мель. Два дня кружили дельфины около берега, два дня слушали его предсмертные стоны. И лишь когда все стихло, Оскаленный снова занял свое место… И потому, как только белый дельфинчик появился на свет, вожак перенес на него ту лютую ненависть, которую питал к его отцу. Он встречался с ним так, как встречаются с врагом — грозно скрежеща зубами. Натравливая на него и взрослых дельфинов, и детенышей, день за днем передавал другим свою ненависть.

Несчастная мать ясно видела: не хотят принимать в стадо ее сына, да это и понятно, ведь он так не похож на других… — и, может быть, поэтому, любила его еще сильнее. Она не могла оставить его, не могла, но и не в силах была ради него расстаться с товарищами. Что же делать? И ей всегда приходилось плыть поодаль от стада, всегда быть настороже, готовой зубами, телом защитить своего детеныша.

Маленькому белому дельфину, беззаботному, как любой ребенок, хотелось дружно играть вместе со всеми. А нужно было остерегаться своих. Нужно. Но он не понимал этого. И потому, когда Оскаленный рычал, набрасываясь на него, он в ужасе убегал, но, очутившись в безопасности, мигом забывал о своем страхе.

Вдруг внизу, метрах в двадцати от себя, в прозрачной, светлой воде он заметил круглую тень. Эх, была не была! Поиграет один! Ничего, что не черепаха. Ведь и это что-то круглое.

Он глубоко вдохнул воздух и нырнул вниз. Вот тень стала проясняться, расти и превратилась в большого ската который легко и уверенно скользил в воде. Глаза его — два горящих уголька — с какой-то дерзкой угрозой впились в дельфина. Но тот не боялся рыб — ведь они были его ежедневной пищей. Он думал, что опасны лишь большие акулы. Он был еще так мал, ему еще многое предстояло изучить в трудной, необъятной науке о жизни.

Не долго думая, малыш набросился на ската, и сразу же резкая боль обожгла его лоб в том месте, где он коснулся незнакомой рыбы, сильная электрическая искра прорезала тело, сковала его, оглушила.

Парализованный током, Белый перевернулся на спину и стал медленно тонуть.

Но мать видела все. Она ринулась вниз, настигла его и подставила свою широкую спину под безжизненно покачивающееся тело. Затем нежно, как и всякая любящая мать, понесла его наверх. Это было так трудно. Округлое тело сына то и дело соскальзывало с нее и тонуло. Но она снова и снова догоняла его, чтобы поднять наверх, к искрящейся поверхности. Вот она подбросила его над волнами. На свежем воздухе маленький дельфин инстинктивно вздохнул. Мать вынесла его на поверхность второй, третий, четвертый раз и, наконец, он стал дышать, осмотрелся удивленно и неуверенно пошевелил хвостом.