Река, что нас несет

Шеннон подвел осла. Мужчина не соглашался сесть. В эту минуту показалась повозка, постепенно выраставшая из сумерек.

Подождали, пока она подъедет, и договорились с возчиком. Да, он едет в Вильянуэву и может подвезти раненого. Шеннон же проводит женщину в Саорехас. При виде повозки раненый воспрянул духом. Его уложили на мешки, и повозка тронулась.

Но и оставшись наедине с женщиной, Шеннон не испытал никакого предчувствия. Она держалась отчужденно, почти враждебно. И ему хотелось лишь одного: как можно скорее проводить ее до селения и забыть об этой встрече.

Пока он прилаживал на себе вещевой мешок, женщина уселась на осла, свесив ноги на одну сторону. Затем в нерешительности обернулась к Шеннону.

— Большое спасибо, — выдавила она. — Прощайте, сеньор.

— Как прощайте? Я ведь тоже иду в Саорехас.

Она равнодушно подняла плечи и ударила каблуками осла. Шеннон последовал за ней, считая своим долгом проводить ее, хоть и был задет пренебрежительным отношением.

Даже воздух пришел в движение, впиваясь своими ледяными иглами в щеки. Дорога свернула в сторону, и вдали показались желтоватые огоньки. Вправо уходила тропинка, ведущая к пятнам темнеющих сосняков.

Женщина, как бы в раздумье, задержалась. Шеннон тоже остановился. В наступившей тишине вдруг послышалось журчание невидимой воды. Неожиданно женщина свернула с дороги на тропу. Шеннон догнал ее и преградил путь.

— Куда вы? Саорехас там!

— Я возвращаюсь к сплавщикам. Мне надо туда.

— Сейчас? Одна?

Трудно было остаться спокойным при столь внезапном решении.

— Да. Я еду туда.

— А разве вы ехали не домой? Сплавщик сказал…

— Оставьте меня в покое! Нет у меня никакого дома, и мне нечего делать в Саорехасе.

И понукая осла, потрусила вперед, отстранив Шеннона.

От злости и неожиданности он оторопел.

— Сумасшедшая! — вырвалось у него.

И вдруг до него донесся крик, исходивший от черной удалявшейся фигуры. Он заглушал собой журчание воды, был звонче цокота копыт, пронзительнее ветра.

— Да, я сумасшедшая!

— …сумасшедшая! — приглушенным эхом отдалось в горах.

Быть может, это был тот самый голос, который до сих пор молчал? Сейчас в нем слышался такой отчаянный всплеск воли, что самое невероятное становилось возможным. Шеннон бросился за пей вдогонку, тщетно пытаясь удержать своим криком. Что это было: упрямство, натолкнувшееся на упрямство, жажда спасти ее или любопытство? Не все ли равно! Его шаги, устремленные к горе, были частью той драмы, которая разыгрывалась в ночи.

Когда к нему вернулась способность рассуждать, было уже поздно. Как отступить, как пойти на попятный, если она его слышала? Да и не все ли равно, какую дорогу избрать: ту или эту? Он продолжал шагать вперед, вновь ощущая под ногами твердую почву, ощупывая взглядом темноту, впитывая в себя смолистый запах сосен и запах тимьяна, чувствуя, как высоко вздымается его грудь, как пульсирует кровь в такт ходьбе. Он удивился, заметив, что переживает сразу столько ощущений, что походка его стала упругой и что-то бьется и трепещет в каждой частице его тела… Удивился живости своего восприятия окружающего мира после долгого бегства от самого себя. И уже не сомневался больше в том, что эта фигура в черном, словно магнитом, притягивает его к себе, что она послана ему самим провидением. Женщина ни разу не обернулась к нему, не сказала ему ни единого слова. Но какое это имело значение? Разве мифические посланцы богов не были всегда окутаны тайной!

И так же, как в мифах, путь становился все более тернистым. Тропа исчезла, теперь они шли по каменистому руслу высохшего потока. Сосны стали приземистыми и смешивались с кустами можжевельника. Гигантская луна, выглянувшая из-за гор, очерчивала своим серебристым светом застывшие тени скал и движущиеся тени путников. Шеннон, впервые спокойный после душевного кризиса во Флоренции, уверенно шагал навстречу тому, что могло стать его судьбой.

Наконец ущелье вырвалось на простор, в долину, покрытую нежной травой, и осел, громко прокричав, потянулся своими толстыми губами к звездам. Посреди долины раскинулось широкое зеркало, залитое светом. Животное склонилось к воде попить, и жидкое серебро заколыхалось, словно шелк на вотру. Недвижная и четко очерченная фигура женщины казалась еще более целомудренной и призрачной. Осел направился дальше, а Шеннон подошел к самому краю берега. Потрясенный до глубины души, он долго любовался этим водяным чудом среди скал, этой нежностью, упрятанной в каменное сердце. Когда он поднял глаза, женщина уже скрылась из виду.

Но путь вперед был закрыт! По ту сторону озера виднелась узкая полоска земли и отвесная скала, казавшаяся металлической от лунного блеска. Шеннон побежал вдоль берега. Постепенно скала расступилась перед ним, будто Чермное море из камня. Его это поразило, но он тут же понял, что издали принял за гладкую поверхность ровное лунное сияние; вытесняя тени, оно создавало впечатление иллюзорной стены, которая по мере его приближения раскалывалась, будто от удара шпагой или от магического заклинания.

Узкая расщелина открывала путь в совсем иной мир: без скал, без света, без насилия. Только луна да туман, невыразимая гармония и покой. В безмятежной ночной тишине перед взором Шеннона, затопляя подножие горы, простиралось белоснежное море лунного сияния; необозримое туманное поле, осевшее в чашу гор невесомой гущей паров. Вдали, наподобие архипелага, всплывало несколько вершин, смыкавшихся с едва заметными очертаниями соседних хребтов. Глубина ущелья, уходящая вниз, и бездонность неба у него над головой, казалось, оправдывали его путь к горе вслед за посланником богов.

Он ждал его там в образе женщины. Зачарованный Шеннон приблизился к нему, попав в тот мир, полный неги и света, в котором перед ним наконец предстало девичье лицо, озаренное лупой. Как оно могло столько времени оставаться в тени?

— Мы уже пришли? — вырвался у него нелепый вопрос.

— Там, внизу, река, — ответила она шепотом. — Не знаю только…

Она произнесла это неуверенно, будто искала у него поддержки. Будто вся ее враждебность и недоверие остались по ту сторону расщелины.

— Спустимся вниз и найдем ее, — успокоил Шеннон девушку, — Все, кто спускается вниз, находят реку.

Он взял осла под уздцы и окунулся в туман, который тут же поглотил их, окутав белой влагой. Она колыхалась и рассеивалась, то открывая, то пряча призраки сосен, словно водоросли в глубине озера. Изредка сквозь густой туман пробивалась луна.

Они шли в тишине, словно заблудшие дети. Единственным проводником им служил бесконечный спуск, петляющий из-за крутизны и одиноких скал. Но вот спуск стал более пологим, вдали показался красноватый свет. Шеннон вздрогнул, будто от внезапного удара, будто чему-то пришел конец.

— Это ваши, наверное, — сказал он. — Мне, пожалуй, лучше расстаться с вами здесь.

— Погодите немного! — почти умоляюще попросила она.

— Кто идет? — окликнули их у костра.

— Американец? — живо отозвалась девушка. — Это я, Паула.

Закричал осел, и снова Шеннон последовал за ней, шепотом повторяя только что услышанное имя: «Паула, Паула».

Огонь куполом врезался в густой туман. От группы спящих людей отделился человек и пошел им навстречу. Он был высок, поджар, с жилистыми руками. В отблесках огня его лицо казалось скуластым, зато тонкие губы совсем пропадали под лоснящейся щетиной, небритой несколько дней.

— Что-нибудь случилось, Паула? — спросил он. — А где Ткач?

— Его взялся подвезти в Вильянуэву возчик.

— А ты? Разве ты не собиралась к своим, в Саорехас?

— Нет. — И еще раз, уже совсем решительно повторила: — Нет.

Американец перевел взгляд на Шеннона.

— Кто этот человек?

— Он сделал перевязку Ткачу. И помог нам.

— Меня зовут Шеннон. Рой Шеннон. Я подумал, что не следует ее бросать одну в горах. Но теперь, когда она уже здесь…

— Подсаживайтесь к огню, приятель. Ночь но для прогулок.