Форсирование романа-реки

2

– Котик, повторим еще разок? – разнеженно промурлыкала Ванда и пощекотала Министра пониже пупка. Котик поднял одну лапку и потер свой отягощенный заботами лоб, а другой растроганно похлопал Ванду по заду.

– Не получится, киска, мне пора, дела…

Министр нехотя выбрался из постели и начал собирать предметы гардероба, разбросанные по комнате.

– Тогда я пойду сварю кофе, котик, – сказала примирительно Ванда, упаковывая свое полное тело в шелковый китайский халат, который Министр купил ей в Лондоне, и проследовала на кухню.

Носок Министр нашел рядом с кроватью, точнее, возле Вандиной розовой кружевной шляпки. Вид шляпки вызвал у Министра такой неожиданный прилив нежности, что он, надевая носок, завыл в сторону кухни:

– Киска, я тебя люблю.

– И я тебяяяяя… – донесся из кухни голос Ванды, сопровождаемый жужжанием электрической кофемолки. Итальянской. Он привез ее в прошлом году из Триеста.

Ах шляпка! Что за фантазия была у этой Ванды! Не так давно она купила пособие по технике секса, «Сто позиций» или что-то в этом роде, выбрала десяток подходящих, выписала их названия на бумажках, крючком связала шляпку, положила туда фанты – и вот уже несколько месяцев они играли в эту волнующую эротическую лотерею. Сначала, зажмурившись, тянул Министр, в следующий раз – Ванда. Ванда при этом так повизгивала от возбуждения, будто речь шла о выигрышном лотерейном билете на миллиард динаров, а не о банальном половом акте. Сегодня им досталось «по-миссионерски», что, искренне говоря, было Министру как-то больше всего по душе, а точнее – по телу… Ничего не скажешь, в этих делах Ванда действительно была чемпионом. И у нее была широкая душа. Несколько недель назад они изъяли из шляпки позицию «стоя», потому что в последний раз Министра в таком положении скрутил радикулит. Полная сочувствия, Ванда немедля разорвала и выбросила в помойное ведро бумажку с ненавистным способом, повинным во всем.

Было десять часов, когда Министр завязал галстук и провел расческой по редким волосам.

– Котик, кофеее… – послышался из кухни голос Ванды и одновременно с ним телефонный звонок. Когда Ванда протянула ему трубку, Министр вздрогнул. Это мог быть только Прша, один он знал о Ванде…

– Послушайте, вы бы не могли приехать… Случилось нечто весьма неприятное, в сущности, ничего особенно страшного, не беспокойтесь, но я думаю, все же… Да, я в отеле, да… – говорила телефонная трубка встревоженным голосом Прши.

Министр натянул плащ, который Ванда с озабоченным выражением лица уже держала в руках.

– Киска, мне срочно нужно в «Интерконт», увидимся позже, – сказал Министр своей любовнице и секретарше Ванде, чмокнув ее в губы.

3

Пипо Финк, длинноногий молодой человек в джинсах, белых кроссовках и в плаще «Bogart», расстегнутом настолько, что на груди его голубой футболки можно было прочитать надпись «New York University», ступил на мягкие ковры отеля «Интерконтиненталь». Пипо Финк остановился, нерешительно пружиня ногами в кроссовках и оглядываясь вокруг, а потом, как будто покончив с колебаниями, двинулся направо. И именно при этом повороте в кадр Пипо Финка попало вылощенное лицо поэта Прши.

– Куда ты подевался, старик?! – воскликнул Прша подчеркнуто сердечно и ткнул Пипо кулаком в плечо. – А? – закончил он вопрос, не ожидая ответа. Когда же Пипо хотел сказать: «Да никуда, вот я здесь», или что-нибудь в этом же роде, Прша его уже опередил: – Тут еще никого нет, знаешь… А давай-ка мы с тобой выпьем кофе! А?

И Прша развернул Пипо в противоположную сторону, в направлении бара «Диана». Пипо еще не успел сориентироваться и решить, хочет ли он пить кофе с Пршей, хочет ли он кофе вообще, как они уже сидели в баре за стойкой и перед ним поднимался пар от чашечек с «капуччино».

– А тебя, старик, ничего не берет! Все мы стареем, физически деградируем, только ты один отвратительно молод? А? Что это у тебя тут на футболке, а?

Прша так по-свойски хлопал Пипо по плечу, что совершенно обезоружил его. Пипо, однако, понимал, что Прша его с кем-то спутал.

Пршу он видел много раз, но за всю жизнь обменялся с ним не более чем парой слов.

– А ты как? – спросил Пипо, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Страшно, старик, страшно! Катастрофа! – вздохнул Прша, и его лицо покрылось морщинами, как у глубоко обеспокоенного человека.

Приподнятыми бровями и смуглым блеском лица Прша напоминал Пипо какого-нибудь исполнителя популярной псевдонародной музыки. Вся культура у нас такая – псевдонародная, – подумал Пипо. – Неудивительно, что у нее такие жалкие «звезды».

– Да что ты говоришь? – сказал он осторожно, теперь уже твердо уверенный, что Прша его с кем-то спутал.

Прша торжественно поднял правую руку и растопырил пальцы перед глазами Пипо. Он держал руку так, будто хотел показать число пять, и внимательно следил за реакцией Пипо.

– Не понимаю…

– Смотри как следует. Внимательнее, – сказал Прша.

– Что-то не доходит…

Прша напряг пальцы. Четыре стояли ровно, как свечи, а указательный вяло загибался.

– Это что, какой-то прикол? – неуверенно предположил Пипо.

– Эх, если бы прикол… – вздохнул Прша. – Ты, значит, ничего не слышал?!

– Нет…

– И не знаешь, что со мной случилось?

– Нет, – сказал Пипо и почувствовал себя почти виноватым.

– Но о моей инициативе, о цикле выступлений «Культура – труженикам», об этом ты, наверное, слышал, знаешь?

– Да, – сказал Пипо, хотя не слышал и не знал.

– Так вот, брат, в прошлом году, – начал Прша, и Пипо содрогнулся от этого нарочито простонародного «брат», – да, это было как раз перед Первым Мая, Днем солидарности трудящихся, я выступал на фабрике лампочек, ну, электрических лампочек. Я потребовал, чтобы они в своем самом большом помещении, в цеху, включили все станки, машины, чтобы зажгли все освещение, чтобы был микрофон, звук посильнее… Ты же знаешь мою дотошность! У меня все должно быть тип-топ!

Пипо знал о Прше мало, просто почти ничего, но кивал головой, терпя его выхолощенный, скучный язык.

– И? – спросил он кратко.

– Ну, брат, это были прекрасные люди, эти рабочие, они мне устроили самое настоящее light-show, просто фейерверк, понимаешь, брат, включили, ну… ну просто не знаю, сколько ватт напряжения, или как там его, ну, в общем, электричества, черт его разберет, я в нем не понимаю ничего, меня это просто потрясло, взволновало, понимаешь, эта смычка культуры и производительного труда! Какое это было чувство, какое ощущение, ты, старик, просто не можешь себе представить…

– И?

– И! – помрачнел вдруг Прша. – Я читал стихи и случайно ткнул рукой, кулаком, в какую-то там хреновину, понятия не имею, что у них там такое было… Меня так тряхануло током, еле жив остался!.. А это вот вполне наглядное, конкретное увечье…

– Ты имеешь в виду палец?

– А тебе этого мало?! Пальцы, рука, это же наше орудие труда. Ну, это тоже, разумеется, – добавил Прша, постучав себя пальцем по лбу. – Если бы хоть нога, то есть какая-то другая конечность. Или большой палец, его я меньше употребляю… Но указательный!..

– И? – спросил несколько разочарованный Пипо.

– Выплатили мне компенсацию за трудовой травматизм. Тут все было вполне корректно, пристойно, ничего не скажешь.

Прша шевелил указательным пальцем, глядя на него с грустью, как смотрят родители на своего единственного, но неполноценного ребенка.

– Смотри, язви его в душу, – сказал ядовито Прша. – Даже грязи не помогли. Ужасно, кошмарно, а ты еще спрашиваешь. Эта травма мне очень дорого обходится!

– То есть как? – спросил Пипо.

– Во-первых, я все время на больничном. А знаешь, каково жить на больничном, знаешь, сколько мне платят?! Половину зарплаты срезают! Ты просто не представляешь!

Пипо действительно не представлял, потому что сам он был свободным художником. Поэтому он просто сочувственно кивнул Прше.