Победителю достанется все

Оттер не ответил. Осторожно убрал ампулу в коробочку и запер в потайном отделении «дипломата». Потом обошел вокруг письменного стола, подхватил Фогтмана за локоть и отвел назад в кресло.

— Я вам все объясню, — сказал он.

— Метилбромид — яд, вызывающий паралич органов дыхания, — служит американской армии своего рода квартирмейстером. Им очищают казармы от насекомых. Прибыв на новое место дислокации, квартирьерская команда забрасывает стеклянные ампулы с жидким ядом в помещения, предназначенные для личного состава, а затем наглухо закрывает все окна и двери. Вытекающий из разбитых ампул яд, испаряясь, распространяется по всему зданию, и через несколько часов там не остается ничего живого. Вслед за тем окна и двери распахивают настежь и ждут, когда яд выветрится.

В сельском и лесном хозяйстве метилбромид также применяется для уничтожения насекомых. На европейский рынок он поступает в больших стальных баллонах под высоким давлением, которые можно подключать к распылителям. Любая другая форма хранения и использования запрещена. Метилбромид разрешается распылять с вертолетов над обширными площадями монокультур, особенно подверженных нашествиям вредителей. В садоводческих районах трижды в год можно видеть на плантациях поливочные автомобили, орошающие деревья широкими струями воды. Шоферы этих машин работают в противогазах, так как в воду подмешан инсектицид.

В странах третьего мира, главным образом в Африке, обработка открытых площадей оказалась делом сомнительным и слишком дорогостоящим, нет ни обученного персонала, ни технических приспособлений. Вдобавок при малейшем нарушении дозировки яд под воздействием интенсивной солнечной радиации не только убивает насекомых, но и обжигает растения. Поэтому тамошние поля вернули, так сказать, в лоно природы и пока стараются уберечь хотя бы весьма и весьма скромные урожаи в амбарах и хранилищах. И тут непритязательный метод американской армии хорошо себя оправдал; стеклянные ампулы бросают в силосные бункера и складские помещения и запирают их. Ядовитые испарения насквозь пропитывают запасы кукурузы, маниоки, риса и проса, а полузадохшиеся мыши и крысы выползают из своих тайных нор. За несколько часов буйство вредителей в складских камерах полностью замирает. Без такой обработки — иногда многократной — сохранить урожай практически невозможно.

Небольшой доклад Оттера Фогтман выслушал так же завороженно, как более двадцати лет назад слушал лекцию о деньгах, на которую его затащил Хорст Райхенбах, и, как тогда, очнулся с ощущением, что узнал нечто ошеломляюще новое. Вот, значит, как делают дела — дерзко, изобретательно, с размахом, учитывая самые причудливые хитросплетения интересов и взаимосвязи безмерно далеких друг от друга обстоятельств: здесь, в Европе, американцы с их расточительным изобилием, которое даже армию понуждает ускорять потребление и товарооборот; там, в Центральной Африке, громадная слаборазвитая страна с ее примитивным сельским хозяйством и продажным чиновничеством, которое, прибрав к рукам и без того скудные государственные запасы, спекулирует на черном рынке. И Оттер сумел связать эти два полюса, терпеливо вживаясь в столь различные мироощущения. Оттер завел друзей среди американцев, которые с его помощью полулегально сбывали собственные складские запасы, но вдобавок он ухитрился привлечь на свою сторону и даже превратить в пособников совершенно иных по складу ума чернокожих чинуш и торгашей, засевших в министерствах и отелях Киншасы, людей очень непростых, скрытных, исполненных вежливо-улыбчивого коварства. У этого Оттера нюх на скромно подставленные ладони, он с блеском владеет всевозможными манерами подкупа — держится то фамильярно-грубовато, то церемонно и льстиво, смотря по ситуации, — и куда ветер дует, он наверняка прекрасно чувствует, и обстановку и удобный момент точно оценивает, не упуская из виду ни важнейших экономических процессов, ни политических обстоятельств, чтобы в конце концов привести все к одному-единственному знаменателю, иначе говоря, к сделке или тому, что за нею кроется, — к деньгам, которые стирают любые различия и связывают все и вся так, как ему хочется; дельцы вроде Оттера, по сути, артисты и совершенно затмевают прославленных корифеев театральной сцены своим вдохновением, богатством фантазии, дерзостью, затмевают не только потому, что мыслят куда отважнее и дальновиднее, а потому, что идут на самый настоящий риск и играют подлинными обстоятельствами и живыми людьми, потому, что творят шедевры жизненного искусства, а не инфантильную академическую чушь, которая, между прочим, тоже создается лишь ради денег.

— Великолепно, — сказал он. — Сколько же это вам даст?

— Вдвое-втрое больше того, что поставил, — ответил Оттер и, прежде чем возобновить объяснения, опять благодушно улыбнулся. — В черной Африке людей интересуют не рыночные цены, а сколько денег они положат себе в карман. Там главное — перебить конкуренцию, дать взятку покрупнее, тогда и цену сбивать не понадобится. Девятьсот шестьдесят тысяч ампул можно продать за семь — семь с половиной миллионов марок. То есть по цене гораздо выше рыночной. Из них один-два миллиона марок придется списать. Они уйдут по другим каналам. Издержки на разъезды и гостиницы при всем при том относительно невелики. Куда весомее банковские проценты, дело-то волокитное, трудоемкое, истинная головоломка.

— И какова же ваша первоначальная ставка?

— Миллион двести тысяч. Но зато я вынужден все делать сам.

Опасаясь выдать свое волнение, Фогтман не поднимал глаз от пустой кофейной чашки. Потом, в надежде, что на этот раз Оттер не поднесет ему огня и не станет вглядываться в его лицо, вытащил сигарету и закурил. Оттер сидел, потирая губы согнутым пальцем. По всему видно, человек искушенный и большой дока.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил он.

— Ищу партнера на будущее, — ответил Оттер, — человека, который, пока я за рубежом, будет договариваться со здешними банками.

Катрин бесспорно произвела на Оттера впечатление. Он с церемонной учтивостью поцеловал ей руку и сказал:

— Очень рад что сегодня вечером вы оба мои гости.

— Предупреждаю, — улыбнулась Катрин, — я чудовищно голодна.

— Тем лучше, мадам, любое ваше желание будет исполнено. За это я ручаюсь.

Оттер заказал столик у окна с видом на озеро и прибрежный бульвар с его почти совсем уже голыми деревьями. Видимо, прошел дождь — огромное панорамное стекло как бы воссоздавало снаружи, в сумеречной сырости, зеркальный образ освещенного зала, рождая мерцающий зыбкий мираж. А здесь, внутри, было уютно и спокойно. Они удобно расположились за столом Фогтман — рядом с Катрин, Оттер — напротив них. Когда подали аперитивы, подошел управляющий, приветствовал их и собственноручно зажег на сервировочном столике серебряный канделябр. Они принялись изучать меню, наперебой читая названия блюд.

— Что бы вам взять на закуску? Семгу домашнего посола? Или копченую волжскую осетрину с севрюжьей икрой?

— Страсбургский паштет из гусиной печенки с желе «мадера»?

— А потом что закажем?

— Как насчет супчика?

— Ну а самое главное — мясо или, может, здешнюю озерную рыбу?

— А может, вам больше по вкусу дичь?

— Ой, дичь! Смотрите: куропатка, фазан — как раз для меня!

— Лично я возьму белые грибы в сметане с зеленью и пряностями, а к ним клецки.

— Превосходно. А пить что будем?

К закуске выбрали терпкое, красное «Траминер». К дичи управляющий порекомендовал «шамбертен». Оттер, которому уже доводилось пить это вино, одобрил совет управляющего, и тот удалился, взглядом отдав распоряжение персоналу.

Фогтман разворачивал крахмальную салфетку, жесткую на ощупь и гладкую, а Катрин рассказывала Оттеру, как она любит читать ресторанные меню. Прием знакомый — один из ее способов начинать разговор. То ли не сообразила, что ему известна эта ее уловка, то ли считает, что они заранее условились развлекать Оттера светской беседой и теперь во всем заодно. И все-таки он не переставал удивляться, слушая, с каким оживлением она щебечет, словно все эти «откровения» пришли ей в голову вот только что.