Вам и не снилось

ни, когда все равны, но почему ее к одной приблизили вплотную - "простая труженица", а от другой отделили пропастью! От этой треклятой Лю-ю-си, Люсеньки. Но ведь если пропастью, то это хорошо! Ведь она порядочная женщина, а кто та? Вера кипела бы гневом, не выпей она столько всего, а сейчас ее поедом ела вялая, но какая-то прилипчивая обида, хотелось плакать со стоном, но плакаться было некому, и она, надев самые удобные туфли, пошла в универмаг. И нашла их сразу.

Они сидели, прижавшись лбами, на своем "берегу", а Сеня и Веня лежали зелеными носами у них на коленях.

- ...Мой отец постоянно дома, даже в хорошую погоду...

- Я думала о бабушке Эрне. Надо бы ей купить билеты в кино.

- На пять серий...

- На одну бы... Но она безумно хитрая. Сразу заподозрит.

- Ты только не страдай. Ладно? Ну, переживем мы этот год. В конце концов это-то место всегда наше.

- Я просто не понимаю, почему мы должны мучиться? Какой в этом смысл?

- Все влюбленные во все времена мучились. Такая у Господа Бога хорошая традиция! А традиция, Юля, это - о! Не переплыть, не перепрыгнуть!

- Ты все шутишь. Если бы я могла все время слышать твой голос, я бы все переносила иначе.

- Я наговорю тебе пластинку.

- Слушай! Наговори! Запиши все, все твои шутки, и я буду их слушать.

- Какие шутки, Юлька?

- Какие хочешь...

- Я лучше скажу, как я тебя люблю...

- Нет, это не надо. Это я знаю, что-нибудь неважное. Просто твой голос... И он будет у меня все время звучать. Хоть таблицу умножения...

Вера ждала, когда они поднимутся. А они не вставали. И тут она почувствовала ту их отделенность от всех, о которой сами они не подозревали. Значит, это так серьезно? Она посмотрела на продавщиц игрушечного отдела. Безусловно, они их знают. Переглядываются между собой понимающе. Одна, снимая с полки плюшевого мишку, сказала другой: "Завидую". Может, совсем по другому поводу, но Вера решила: о них, о ком же еще? И тогда она растерялась: что же делать? Как было бы хорошо, если б вокруг действительно смеялись или показывали пальцами, как писала эта девочка, тогда можно было бы подойти и взять сына за руку, и вывести его из круга, в который он попал, и сказать: "Смотри, дурачок, над тобой смеются". Но подойти было нельзя. Они были вне ее досягаемости, как и вне досягаемости всех. "Надо звонить в Ленинград", - подумала Вера и пошла назад, не оглядываясь, потому что все равно видела их перед собой, прижавшихся и отделенных. Что она скажет? Маме, сестре? В какую-то минуту она хотела повернуть назад, потому что представила всю бессмысленность разговора по телефону: "Мама, Роман влюбился". - "Ну и что!" "Хочет жениться". - "Глупости. В десятом-то?" - "А сейчас сидит в универмаге с ней. Никого не видит. Я была от него за три метра". - "А кто она? Она кто?" - "Ах, вот это самое главное. Она дочь Костиной возлюбленной. Той самой, за которой, позови она его сейчас, и он уйдет. Даже выздоровеет, если она этого захочет".

Вот оно, самое главное. Почему