Смерть на фуршете

Вдруг Стахнов, посмотрев на свою опорожненную стопку, спохватился:

— Все, Андрюша! Извини, но мы с Аркадием не можем пустить твою прекрасную украиночку в нашу российскую творческую кухню.

— Спокойно, Лева. Чужие здесь не ходят. Ксения — свой человек. А деликатесы — от ее киевского супруга…

Стопки вновь заиграли золотистой горилкой.

— Старик, ты всегда появляешься с красивыми бабами, извините, Ксения, но неужели никто из них не продемонстрировал тебе, что женщины — коварны?

— А чего мне Ксения будет демонстрировать, если она тоже работала по проекту «Прощение Славянского»…

— И вы?! — Стахнов протянул ей руку, а когда она подала свою, перецеловал пальцы. — Старички, у меня сложилось впечатление, что по этому проекту работала половина литературной Москвы.

— А что ты хочешь? — удивился Клюшников. — Сто тридцать романов. Или сто сорок…

— И как ваш роман назывался? — Теперь бдительность Стахнова подогрело выпитое. — Идеально нарезал, — это трижды академик сказал Клюшникову, закусив кружком украинской.

Но и Ксения уже кое-чему выучилась в этом мире литературных пройдох.

— Вы кровянку попробуйте… Я им написала два романа… — Трешнев с восхищением посмотрел на нее. — «Вторая смена старого жулика» и «Обмани меня нежно», однако названия почему-то не понравились Камельковскому, и он их заменил. А в каком окончательном виде они вышли — мне было по барабану. Деньги получила — и до следующих встреч!

— Вряд ли они будут. — Стахнов повертел в руке пустую стопку. — Камельковский — банкрот!

— Ну и прекрасно! — воскликнул Трешнев. — Сколько можно суррогаты гнать!

— Он закончил — мы продолжаем. Наливай! — скомандовал Стахнов.

— Ну, у вас более сложные задачи…

— Какие там задачи! Московские вариации римской весны миссис Стоун… — Трешнев и Ксения переглянулись, но переспрашивать ничего не стали. — Ладно бы только это… Но не будем грузить вас бестеровскими проблемами. Очень надеюсь, что Горчаковский не входит в круг вашего чтения.

— Извини, Лева, но мы все читаем, — важно сказал Трешнев и наконец выпил свою стопку. Закусил кровянкой, которую ловко, несмотря на жару, начал разделывать Клюшников. — Литераторы должны читать все, ничем не брезговать, попирать запреты. Представь: что будет, если врач, ну, например, венеролог, заявит, — извини и меня, Ксения, ты тоже филолог, — заявит: лечу только триппер, а сифилис — не буду.

— Бог миловал, — пробормотал Стахнов.

— Конечно, удовольствия особого не испытываешь, но… Всюду можно найти интересное. Например, в «Радужной стерляди» Ксения заметила…

Трешневский заход на цель неожиданно был прерван.

К ним подошли Карина и Адриан, многодетная пара академиков семейного стола Академии фуршетов, которых Ксении показали еще на «Норрке».

— Добрый вечер, сударыня и судари! — Адриан склонил перед ними седую гриву. — Прошу прощения, но мы с Кариной уже несколько минут не можем прийти в себя от обонятельных галлюцинаций. Когда она сказала мне, что слышит аромат украинской колбасы с Полтавщины, я посмеялся, но через несколько мгновений и сам его почувствовал. Не знаю, правда, с Полтавщины ли…

— С Полтавщины! — твердо сказала Карина. — Глобино или Миргород.

— Нельзя спорить, — с почтением произнес Адриан. — Карина — специалист. И хотя мой родной Днепропетровск ближе к Миргороду, чем ее родная Одесса, знаю: в колбасах она никогда не ошибается. Впрочем, как и в литературе.

— Но запах кровянки учуял именно Адриан! — воскликнула Карина. — Неужели это подали на фуршете?

— Сейчас! — скривил губы Стахнов. — Это все она, Ксения, волшебница. Одарила не только питием.

— Пожалуйста, — пригласила Ксения, — отведайте привет с родины.

— Мы почти что из научных целей, — смутилась Карина. — Не голодны, что и говорить.

Она оглянулась на опустошенные фуршетные столы.

— А мы что, голодны?! — удивился Стахнов. — Просто собралась хорошая компания. Адриан, будешь? — Он впервые взялся за бутыль горилки. Хорошо, что литровая.

— Полстопки.

— А мне три четверти, — сказала Карина.

Выпили за кухни разных народов.

Супруги дегустационно закусили, наперебой дав превосходные характеристики как украинской домашней, так и кровянке.

— Ксения, ты что-то хотела сказать про «Радужную стерлядь», — вдруг напомнил Трешнев.

«Ну, если хочешь, чтоб я сказала, и не смотришь на меня испепеляюще, я скажу, хотя Стахнов совсем не аппетитно переглянулся с Клюшниковым».

Ксения, сославшись и на Инессу, рассказала и про разнородность частей премированного романа, и о том, что крымские главы написаны намного лучше всех остальных.

Адриан вдруг засмеялся:

— Всегда у нас так! Начали с прекрасных колбас, но обязательно сворачиваем на литературу. — Он внимательно посмотрел на Стахнова и Клюшникова. — Уже неделю хочу спросить, просто не догадывался кого. Не Сухорядову же! Теперь аромат колбасы вывел туда, куда надо. Вы-то, парни, знаете, что в этот последний горчаковский роман вмонтированы куски чужого текста?..

Изумление как трижды академика, так и академика-поэта было неподдельным.

— Какого текста, Адриан?! — спросил Клюшников.

— Ты хочешь сказать, что он еще и плагиатор?! — спросил Стахнов.

Они проговорили это одновременно.

— Почему «еще»? — спросила Карина.

— Я хочу сказать — и говорю следующее: читая роман «Радужная стерлядь», обнаружил в нем большие фрагменты текста, очень похожего на тот, что читал несколько лет назад в одном турецком романе… точнее, в переводе одного турецкого романа.

— В оригинале он называется «Kiził Kaya», — вставила слово Карина. — Перевели как «Красная скала», но Адриан посмотрел текст и предложил переводчице сделать «Кизиловую скалу»….

— Ты и турецкий знаешь! — восхитился Трешнев, пристально глядя при этом на Карину.

— Условно говоря… — замялся многодетный отец.

— Знает! — заверила Карина. — Но пока не нашел ему применения. Так вот, Адриан предложил «Кизиловую скалу», для свежести, потом вчитался и уточнил: «Кизиловый утес». Впрочем, дело не пошло. Да и трудно ему было пойти. У этой переводчицы муженек, я вам скажу, неприятнейшая личность. Хотя мне говорили, что в молодости он подавал грандиозные литературные надежды.

— Среди наших трудно найти такого, кто подобных надежд не подавал, — пробурчал Трешнев.

— Однако мы немного замечтались. — Угрюмый академик Стахнов показал глазами на бутыль, и Трешнев расторопно наполнил стопки, причем Адриану и Карине в соответствии с заказанными ранее объемами.

— Ну, за раскрытие тайны романа «Радужный утес, или Кизиловая стерлядь»! — воскликнул Трешнев.

— Не знаем мы этих тайн! — согласно проговорили Стахнов и Клюшников, с отчаянностью вливая в себя очередные глотки горилки.

— Да и нет их, — благодушно сказал Адриан. — То есть отчасти, конечно, есть. Надо разобраться, как куски этого «Кизилового утеса» попали в «Радужную стерлядь». А сам по себе перевод сделала жена этого Валентина… Как его фамилия, Карина? — отнесся полиглот к жене.

— Знаю я его фамилию… — проворчала Карина. — Задорожнев.

— Правильно, Задорожнев! — вдруг воскликнул Трешнев. — А жена его Махаббат. Из азербайджанок. По-русски, конечно, Маша. Как у них водится, знает несколько языков… А зачем он к вам пришел, Адриан?

— Как зачем? — удивилась Карина. — Мы тогда вслед за старшими детьми окончательно перебрались в Москву, Адриан искал деньги под какой-то международный литературный проект, собирал переводчиков. Москва — это ведь не наша тайга, а маленькая деревня. Ну, вот и вышел на нас Задорожнев, как медведь из тайги вышел.

— Паршивый довольно медведь оказался, — скривился Адриан. — Морочил мне голову про всяческие свои связи в финансовых и административных кругах… намекал на особое влияние своего папаши.

— Ну, про папашу Валя всегда героические былины рассказывает, — не удержался Трешнев. — Похвальное сынолюбие. Другое дело, что этот котелок с похлебкой нарисован на потрепанной холстине.