Ночь - царство кота

— Я начальник отряда безопасности Эль-Аль в Москве, — Ронен сделал знак, чтобы подчиненные отошли в сторону. — Почему вы отказались войти в самолет — у вас есть личная причина, или вы чего-то испугались?

— Личная причина, то есть я испугалась, — Катерина не знала, начать ли рассказывать про Таньку и арабов, или выдумать что-нибудь.

— Так вы испугались?

— Нет, то есть, да.

— А личная причина?

— Я лично испугалась. — Ронен посмотрел не нее внимательно.

— И все-таки, чего вы испугались?

— Я испугалась лететь.

— Вы прилетели сюда неделю назад — вы не боялись лететь на самолете?

— Не боялась.

— А теперь испугались?

— Да испугалась.

— Но должна быть какая-то причина? — Катерина отметила, что Ронен не проявлял никаких признаков раздражения или спешки, как будто они беседовали где-нибудь в кафе или в парке.

— Это моя личная причина, — Катерина лихорадочно пыталась решить, стоит ли ей сказать, что она боится лететь с арабами в одном самолете. Ее еще примут за шовинистку. А так она просто похожа на ненормальную.

— Вы приобрели билет на тридцатое, но потом сменили дату вылета на сегодня, — продолжал Ронен.

— Сменила.

— Я знаю, что сменили, но вы можете сказать мне, почему? У вас была какая-то причина?

— Да была, — Катерина неожиданно вспомнила, как пару лет назад они смотрели документальный фильм о помощи людям, боящимся летать на самолетах. И там был забавный эпизод с одним бизнесменом, уже в возрасте, летавшим сотни раз по всему земному шару. Так этому бизнесмену, летевшему в бизнес-классе, приснилось, что он летит на важную встречу, а самолет терпит крушение. Сон был до того реальный, что, проснувшись, этот человек никак не мог определить где он — еще во сне или уже наяву, погода была действительно плохая, самолет здорово трясло, команда нервничала и запретила пассажирам вставать даже в туалет. С ним там же на месте, в самолете случился приступ, он даже мгновенно поседел, по счастью, они уже начали снижение, и стюардессы продержали его под кислородной маской до посадки, где прямо на полосу подоспела скорая. Этот человек, грустно улыбаясь прямо в камеру, сказал, что не смог больше заставить себя подняться в самолет.

— И что же это, интересно?

— Мне приснилось, — решилась Катерина, — что самолет, на котором я летела, разбился, поэтому я пошла и поменяла билет.

— Ну, так вы же поменяли билет, может, все-таки полетите? — произнес Ронен со слабой надеждой на логику.

— Понимаете, — Катерина перешла на шепот, — я только сейчас поняла, что разобьется именно этот самолет!

— Ну, хорошо, — Ронен утвердительно кивнул, — пойдемте, сейчас выгрузят ваши чемоданы, и самолет улетит. Но вы знаете, что вам придется заново купить билет в один конец, а он стоит почти столько же, сколько и ваш? — Ронен сделал знак, и посадка в самолет возобновилась.

— Да, я знаю, я куплю билет на другой самолет.

— А может, это тот самый самолет и будет, который разбился?

— Сон был про «Эль-Аль», а я выберу что-нибудь другое, «Трансаэро», например, — они подошли к двери в служебную комнату.

— Осталась последняя формальность. — Они вошли в небольшую комнату без окон, где посередине стоял небольшой низенький стол и несколько кресел, — вы пока посидите здесь — это комната персонала, а я обязан сообщить о происшествии в посольство, таковы наши правила, — дверь за Роненом закрылась.

Вот теперь Катерина поняла, что влипла по-крупному. Сейчас эти дошлые ребятки сложат два и два, и возьмут ее в оборот. — Какая дура! — выругалась Катерина громко, — надо было просто заявить, что боится лететь с арабами, что все они террористы и норовят каждый самолет взорвать, так по крайней мере, хотя бы одно и то же — ну посмеялись бы, прочитали бы лекцию о любви к ближнему да отпустили. А теперь, небось, придется с ними, с козлами, торчать тут до одурения, пока не сдохнешь. Катерина попробовала ручку двери, но та не поддалась — нужен был ключ с обоих сторон. И паспорт, собака, не отдал, Катерина бросилась на дверь и оставила на ней отпечаток подошвы, потом стукнула пару раз кулаком. — Выпустите меня! Слышите, идиоты!! — она села на кресло и разрыдалась.

— Интересный случай, — хмыкнул Ронен в трубку после того, как они обменялись историями о гражданке Фридман с офицером посольства, — мне тоже показалось, что она типично истерический тип. Редко, говоришь, но бывает, что такие срывы приключаются? Да, мне сейчас говорят, что она в дверь колотила, а теперь плачет. Что? Укол нужен? А может просто вызвать местную службу? Не стоит? Лучше, чтобы наш фельдшер? Ну, хорошо, так и сделаю. А жалоб не будет потом? Нет? Ничего, говоришь, не запомнит? Ну, ладно, пока, буду держать тебя в курсе. Пока, сделаем!

— Не смейте меня колоть! Отпустите, сукины дети, вы не имеете права, идиоты! — это все, что успела Катерина, перед тем как провалиться в темноту.

Ронен распорядился принести раскладушку и одеяла. Вот черт, подумал он, глядя на спящую Катерину, такое красивое спокойное лицо, и такую истерику закатить, теперь придется столько бумаг заполнять, и ничего не поделаешь, даже наказания никакого, а если захочет билет использовать, то те же сто долларов штрафа, и слова не скажи. Ронен вздохнул и вышел из комнаты.

19

Анна Матвеевна была счастлива. Она даже представить себе не могла такое: залучить к себе сына с внуком на целых две недели. Обычно дети приезжали пару раз в месяц, замотанные работой, нервные, циничные, видно, все-таки несладко приходится, если на все происходящее реагируют столь резко. Их можно понять: ведь приходится выживать в непривычном мире, но со стороны смотреть больно. А тут перемена очень разительная — расслабленные, довольные, жара, что ли, действует. Она не помнила, когда в последний раз получала такое удовольствие от готовки, от кухни, когда даже простой омлет идет на-ура, но не простой, конечно, у нее свои секреты, но главное, появилось вдохновение. Давидыч — тот давно не замечает изысков, для него все равно с каким настроением готовился борщ, а сама она остро чувствует разницу — без вдохновения нет в еде души. От мужиков, ясное дело, комплиментов дождешься, но уплетают все за обе щеки, приятно смотреть, кот — хитрюга рыжая, трется об ноги, смотрит пристально, знает, кто хозяйка в доме, дожидается вкусненького, мяса кусочек, или сметаны ложку. Артем, правда, сказал «ты, мать, колдуешь, что ли — Мишка еду домашнюю не ест, ему джанк всякий готовый подавай, „Макдональд“ — вершина счастья, а у тебя его как подменили». Как же, подменили, к плите с каким настроением подойдешь — то и выйдет, если после работы все зло, что на тебя навешали, у плиты выходит, то и есть это нельзя, еда — она как живая, у нее своя аура есть.

Так же, как и у растений. Анна Матвеевна с детства, хоть и выросла в городе, остро чувствовала все живое, особенно растения, и пошла на биологический, хотела изучать живые клетки, а потом с распределением не сложилось, и она осталась преподавать в школе. В школьном расписании биология занимает два часа в неделю: так она добилась, чтобы ее уроки были всегда сдвоенные, как математика или литература, и в любую погоду — дождь, снег — начинала урок на улице, полчаса замученные асфальтом дети просто стояли на вытоптанной траве школьного двора, прикасались к веткам: зеленым, голым, цветущим, мокрым, замерзшим, но всегда живым. Надо ли говорить, что в класс они приходили с совсем иным настроением. А чего она натерпелась и от директора, и от РОНО за свои причуды! Но по биологии школа была первая не только в районе, но и в Москве. Только модные биоклассы одной из самых престижных школ были лучше ее учеников на олимпиадах, но те отбирали детей со всего города по конкурсу, биофак над ними шефствовал, а у нее — обычные дети из микрорайона. Тогда ее попытались продвинуть по разным линиям, даже послали на всесоюзную конференцию. Но вышел конфуз: вместо того, чтобы поддержать общую установку на «химизацию сельского хозяйства», Анна Матвеевна с высокой трибуны заявила: «вы дайте детям спокойно на родной земле постоять, а потом и учите их любви к природе». Шум был большой. Даже известный писатель-почвенник в «литературке» поддержал «простую русскую учительницу», да потом оказалась, что ее фамилия — Дубинчик…