Под розой

— Ирен намного хуже. Она схватила меня за руку и все бормотала: «Поедем домой, сейчас мы поедем домой». Она уже может говорить, мама, но она так напугана. Я с трудом высвободила руку, и теперь меня мучает совесть, что я оставила ее там одну. Она так рада была меня видеть. Так благодарила. Сказала, что я ангел, только без крыльев.

Благодарила. У меня потемнело в глазах, но я тут же вышла из дома, поймала машину и поехала в больницу за вещами Ирен. Я отчитала работников больницы за то, что они ничего мне не сообщили. Они оправдывались, утверждая, что много раз звонили дочери Ирен, и та обещала прийти, но не пришла, а они не могли больше ждать, и извинялись. Я подумала, как же сильно дочь ненавидит Ирен, но ничего не сказала. Потом я заехала к Ирен домой, взяла немного одежды и белья и прихватила пару картин и безделушек, чтобы сделать комнату в доме престарелых хоть немного уютнее.

Там мне, как и Сюзанне, пришлось долго искать Ирен. Я нашла ее в столовой в инвалидном кресле. Она по-прежнему была в больничной рубахе, сидела перед столом, не имея возможности дотянуться до стакана, и дремала, уронив голову на грудь. Я потрясла ее за плечо, и она с трудом подняла голову. Волосы у Ирен свалялись, и я впервые заметила усики у нее над верхней губой.

— Ты приехала, штобы шабрать меня домой, — сказала она, хватаясь за волоски над верхней губой и дергая их.

Я взяла стакан и поднесла к ее губам. В этот момент из кухни появилась женщина, подошла и представилась смотрителем. На вид ей было лет пятьдесят, аккуратная стрижка, скромная одежда: белая блузка и черные брюки. У входа в здание я прочитала, что это место называется «Дом здоровья». В здоровом теле — здоровый дух. Видимо, эта пословица вдохновила устроителей.

— Я знаю, все произошло неожиданно, — сказала смотрительница со смешком. — Мы только открылись, видите ли. Но мы сделаем все, чтобы Ирен здесь было хорошо. У нее будет личная сиделка, правда, только с августа, пока что все в отпуске. Уверяю, это будет чудесный человек, и она будет заботиться об Ирен. В августе у нас будет праздник, в меню появятся селедка и раки. Будет весело.

Я с иронией ответила, что эти блюда наверняка понравятся тем, у кого нет зубов. Потом огляделась по сторонам: перед столом полулежали в колясках еще трое старичков и старушек, и они тоже не могли дотянуться до тарелок.

— Мама, мама, мама, — непрерывно бормотала одна из старушек. Наверное, в старческом маразме она надеялась, что хоть мама ее услышит, раз уж персонал на это не способен.

— Мама уже идет, — донеслось из коридора, но никто к ней так и не подошел.

Я поспешно вышла и, усевшись в машину, дрожащими руками взялась за руль. Я ехала и думала о том, что лучше уж сброситься со скалы навстречу смерти, чем оказаться в таком вот «Доме здоровья».

В церкви устроили службу, специально, чтобы помолиться за Ирен и за семью марокканца. Им нужна была наша поддержка. А нам — тема для сплетен. Завтра, наверное, будет хорошая погода, потому что тучи за вымытым начисто окном рассеиваются, и кажется, что солнце выглянет в любую секунду. Дети любят рисовать солнце. Даже Анна-Клара. Она изображает его в очках. Я как-то спросила, почему.

— Но они же называются солнечные, — удивилась она моему вопросу.

Помню, я посмотрела на нее тогда и впервые подумала, что она вырастет красавицей.

Сегодня ночью я включила радио, сейчас по нему передают запись Эдит Пиаф — «Non, je ne regrette rien» с грассирующим «р». Бедняжка Эдит, она потеряла малышку-дочь и любимого человека и прожила короткую, но бурную жизнь. Ею можно восхищаться. Я тоже ни о чем не жалею. Надо будет рассказать об этом ушам Бустера перед сном.

18 июля

Свен у Орна. От одной мысли о том, что они сидят и обсуждают замену труб под моими розами, мне становится страшно. Я уже устала ссориться со Свеном по этому поводу. Я вообще чувствую такую усталость, что не могу и двух слов связать. Придется отстегнуть поводок и отпустить их на волю. Солнце ярко светит, но от того, что я это написала, не будет светить ярче. Так же и с любовью. Неважно, какие слова ты подберешь.

Я встретила Джона в мае. Стояла необычайно теплая погода, и тепло проникало в каждую клеточку моего тела, растапливая кристаллы льда. Я чувствовала, как вешние воды бегут у меня под кожей, собираются в лужицы, выливаются слезами и обильными месячными, которые у меня так и не установились. Мама завела постоянного любовника и даже не пыталась это скрывать. Папа ничего не говорил. Он приезжал домой по пятницам молча и уезжал по воскресеньям, прихватив молчание с собой. С такой же регулярностью исчезал в пятницу утром и возвращался в воскресенье вечером мамин любовник.

— Он живет в Вестеросе и пока не может переехать сюда насовсем, поэтому все, что я могу для него сделать, это предложить ему ночлег. Женщина не должна оставаться без мужчины: вдруг что-нибудь случится, — ответила мама, когда я осмелилась спросить, почему он так часто у нас ночует. С его появлением она стала спокойнее относиться к сексу. Мне больше не приходилось слышать подозрительные звуки или видеть, как масло и уксус смешиваются в бутылке. Да меня это и не волновало. Все мои мысли были заняты встречей с Джоном.

Не успевала я написать ему очередное письмо, как приходил ответ на предыдущее. Джон жалел, что не видел меня на набережной, когда «Минерва» отплывала, и переживал, что заставляет меня «нервничать», как я выразилась в письме. «Я тоже нервничаю», — писал он и добавлял, что не так уж часто встретишь красивую девушку, которая к тому же оказывается великолепной собеседницей. «Мне так повезло, что мы познакомились, и я безмерно счастлив, что ты не боишься сказать мне о своих чувствах», — признавался он и надеялся, что его первое впечатление обо мне было верным, потому что он всегда будет любить ту Еву, которую встретил теплым майским вечером в Стокгольме.

Слово «люблю» вызвало у меня странную реакцию: сначала я рассмеялась, а потом мне стало противно. «Не жди от меня слишком многого, — ответила я в панике. — Я не хочу мешать тебе встречаться с другими женщинами». Я боялась, что мои чувства к нему могут измениться, и не хотела торопить события. Любовь по-прежнему пугала меня. Не знаю, понял ли он, что я хотела сказать, но написал, что, разумеется, он встречает многих женщин, но ему совершенно не о чем с ними говорить. «Не волнуйся, я никогда ни от кого ничего не жду. Это избавляет от многих разочарований». А потом Джон спросил, не хочу ли я приехать к нему в гости в Англию, когда у него будет отпуск.

Мама быстро обнаружила, что я с кем-то переписываюсь, и я не стала скрывать, что познакомилась с англичанином. Однажды она незаметно подкралась сзади и заглянула мне через плечо, чтобы рассмотреть фото, которое прислал Джон. Там он был в военной форме на свадьбе у кого-то из друзей. Он смотрел прямо в камеру и улыбался, не улыбаясь. Глаза его казались почти черными. Он стоял рядом с розовым кустом, а на заднем плане виднелась церковь, в которой, по-видимому, состоялось венчание.

— Какая у него выправка! — воскликнула мама и засмеялась, а потом добавила: — Он выглядит настоящим мужчиной.

Я сказала, что планирую навестить его в августе, и она равнодушно заметила, что это хорошая идея:

— Может, хоть это тебя развеселит — иногда мне кажется, что ты вообще не способна радоваться жизни. И еще ты узнаешь, что совершенство — это скучно. Ты так вылизала кухню, что можно подумать, мы живем в больнице.

Как всегда, маме удалось испачкать то, что было таким чистым. С тех пор я стала прятать письма и читать их тайком. Впервые в жизни я радовалась, что мама то и дело уезжает в командировки и все свободное время отдает вечеринкам и мужчинам. Ей было совершенно наплевать, что несовершеннолетняя дочь собирается в Англию в гости к полузнакомому мужчине.

Она обожала Англию, в особенности Лондон с его бутиками и клубами, и считала, что мне непременно нужно там побывать. «Это придаст тебе светскости, — говорила она. — Париж и кутюр уже в прошлом, сейчас все модные тенденции — только из Лондона». Ее фирма тогда тесно сотрудничала с английскими домами мод, и у нас дома часто звучало: «Мэри Квант», «Видал Сассун», «Карнаби Стрит». Мамины юбки с каждым новым сезоном становились все короче, а макияж — все ярче.