Элеанора и Парк

— Не передумаю.

Мама вышла, и Элеанора притворилась спящей.

Парк

В Рождество он спал до полудня. Пока в комнату не вошел Джош и не брызнул на него чем-то из маминого салона.

— Папа говорит: если ты не встанешь, он позволит мне забрать все твои подарки.

Парк врезал Джошу подушкой.

Вся семья ждала его, и весь дом пропах индейкой. Бабушка хотела, чтобы он первым делом открыл ее подарок. Новая футболка «Поцелуй меня — я ирландец». На размер больше, чем в прошлом году — а это значит, что она будет ему велика.

Родители подарили пятидесятидолларовый сертификат в «Drastic Plastic» — музыкальный магазин, специализирующийся на панк-роке. Удивительно, как они сообразили. И еще более удивительно, что «DP» продает подарочные сертификаты. Не очень-то по-панковски.

Также он получил два черных свитера (их по крайней мере и правда можно носить), одеколон «Avon» во флаконе в виде электрогитары и пустое кольцо для ключей. Этот последний подарок отец вручил ему так, чтобы все заметили.

Шестнадцатый день рождения Парка наступил и прошел, но Парк больше не стремился получить права и ездить в школу на машине. Автобус был единственным местом, где встреча с Элеанорой была ему гарантирована.

Она уже сказала ему, что так безумно, как прошлой ночью — а то, что это было безумно, они оба согласились, — она не рискнет снова улизнуть из дома.

— Любой из младших может проснуться, и они точно меня сдадут.

— Но если ты по-тихому…

Тогда-то Элеанора и объяснила ему, что чаще всего делит комнату со своими братьями и сестрой. С ними всеми. «Комнату, примерно такого размера как твоя, — сказала она, — минус водяной матрас».

Они сидели возле заднего крыльца школы, в маленькой нише, где никто не мог их увидеть (если только не искать специально) и где на них не падал снег. Сидели напротив друг друга, держась за руки.

Больше ничего не стояло между ними. Ничего глупого, эгоистичного, только занимающего место.

— Так у тебя два брата и две сестры?

— Три брата и одна сестра.

— А как их зовут?

— А что?

— Просто интересно, — сказал он. — Это тайна, что ли?

Она вздохнула.

— Бен, Мэйси…

— Мэйси?

— Да. Потом еще Маус — Джереми. Ему пять. И младенец. Малыш Ричи.

Парк рассмеялся.

— Вы его так и зовете — Малыш Ричи?

— Ну, его отец — Большой Ричи. Не то чтобы он и правда был велик…

— Понимаю. Но это как Малыш Ричард? «Тутти-фрутти»?^[91]

— О боже, никогда не думала об этом. Почему я никогда об этом не думала?

Парк прижимал ее руки к своей груди. До сих пор он ни разу не притрагивался к Элеаноре нигде ниже подбородка и выше локтей. Возможно, она не остановит его, если он попытается, но что, если остановит? Это будет ужасно. В любом случае, ее руки и ее лицо были великолепны.

— И вы ладите, ребята?

— Когда как… Они все без башни.

— Как пятилетний ребенок может быть без башни?

— Боже. Маус? Да он самый долбанутый из всех. Он вечно сует в задний карман молоток или что-нибудь колющее и отказывается надевать рубашку.

Парк рассмеялся.

— А Мэйси тоже долбанутая?

— Ну, она та еще стерва. И дерется, как уличная девчонка. Как настоящая бандитка.

— Сколько ей лет?

— Восемь… Нет, девять.

— А как насчет Бена?

— Бен… — Она отвела глаза. — Ты его видел. Он почти ровесник Джоша. Ему надо постричься.

— Ричи их тоже ненавидит?

Элеанора оттолкнула его руки.

— Зачем ты спрашиваешь?

— Потому что это твоя жизнь. Потому что мне не все равно. Ты постоянно выставляешь барьеры, словно не хочешь, чтобы я узнал тебя как следует. Целиком.

— Да. — Она скрестила руки на груди. — Барьеры. Предупредительные ленты. Это для твоего же блага.

— Не надо, — сказал Парк. — Я справлюсь. — Прикоснулся пальцем к ее лбу, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. — К чему все эти тайны?

— А к чему было хранить тайну о твоей демонической экс-подружке. У меня нет демонического экс-ничего.

— Ричи ненавидит твоих братьев? И сестру?

— Перестань называть его по имени, — сказала она шепотом.

— Прости, — прошептал он в ответ.

— Я думаю, он ненавидит всех.

— Кроме твоей мамы.

— А ее — особенно.

— Он ее обижает?

Элеанора вытерла щеку рукавом.

— Ну… Да.

Парк вновь взял ее за руки.

— Почему она не уйдет?

Элеанора покачала головой.

— Не думаю, что она может… Не думаю, что от нее так уж много осталось.

— Она боится его? — спросил Парк.

— Да…

— А ты?

— Я?

— Ты боишься, что он тебя прогонит. Но боишься ли его самого?

— Нет. — Она вздернула подбородок. — Нет… Я просто не мозолю глаза, понимаешь? В смысле, пока я не подворачиваюсь ему под руку, все нормально. Я просто должна быть невидимкой.

Парк улыбнулся.

— Что? — спросила она.

— Ты. Невидимка.

Она тоже улыбнулась. Парк выпустил руки Элеаноры и коснулся ладонями ее лица. Щеки были холодны как лед, а глаза — непроницаемы в темноте.

Парк не видел ничего, кроме нее.

В конце концов стало слишком холодно, чтобы оставаться на улице. Даже во рту не осталось ни капельки тепла.

Элеанора

Ричи велел Элеаноре выйти из комнаты. Их ждал рождественский ужин. Чудесно. Элеанора и впрямь простудилась, так что по крайней мере никто не мог обвинить ее в притворстве.

Ужин был — просто нечто. Мама действительно умела готовить — были б только нормальные продукты. Нечто большее, нежели бобы.

Они ели фаршированную индейку и картофельное пюре с укропом и сливочным маслом. На десерт — рисовый пудинг и имбирное печенье, которое мама всегда пекла на Рождество.

Раньше мама пекла самое разное печенье — весь год. Младшие и понятия не имели, что они потеряли. В те времена, когда Элеанора и Бен были маленькими, мама пекла постоянно. Элеанора приходила из школы, а свежее печенье уже стояло на столе. И настоящий завтрак каждый день… Яйца с беконом, или блинчики с сосисками, или овсянка со сливками и коричневым сахаром…

Прежде Элеанора полагала, что именно потому и растолстела. Но взгляните на нее теперь. Она жила впроголодь — и по-прежнему оставалась огромной.

Все набросились на еду — так, словно это был последний ужин в их жизни. Ну, на самом деле так и есть. По крайней мере на долгое время. Бен съел обе ноги индейки, а Маус — целую тарелку пюре.

Ричи снова весь день пьянствовал, так что за ужином всячески веселился. Слишком много и слишком громко смеялся. Но не стоило уповать, что это продлится долго. Настроение Ричи могло измениться в любую секунду. Все они этого ожидали — и дождались: Ричи понял, что на столе нет тыквенного пирога.

— Что это, блин, такое? — сказал он, тыкая ложкой в рисаламанде.^[92]

— Рисовый пудинг, — сказал Бен, отупевший от индейки.

— Я знаю, что это пудинг! — рявкнул Ричи. — Где тыквенный пирог, Сабрина? — крикнул он в сторону кухни. — Я велел тебе приготовить настоящий рождественский ужин. И дал тебе денег на настоящий рождественский ужин.

Мама вышла из кухни. Сама она еще не присела и не успела поесть.

— Это…

Это традиционный датский десерт, подумала Элеанора. Бабушка готовила его… и ее бабушка тоже, и он лучше, чем тыквенный пирог. Он особенный.

— Я… просто забыла купить тыкву, — сказала мама.

— Как ты могла забыть про долбаную тыкву на Рождество? — сказал Ричи, швыряя металлическую миску с пудингом. Она ударилась в стену рядом с мамой. Во все стороны брызнули влажные крошки.

Все, кроме Ричи, замерли.

Он, пошатываясь, поднялся со стула.

— Я пойду и куплю тыквенный пирог… чтобы эта семья получила нормальный рождественский ужин.

И направился к задней двери.

Послышался звук отъезжающей машины. Мама подняла миску с остатками рисового пудинга. Потом сняла верхушку с горки риса на полу.