Элеанора и Парк

Почему он кинулся защищать Тину?

Почему ему так важно, виновата Тина или нет? Элеанора была права: они с Тиной не были друзьями. Даже близко не были. Даже в шестом классе.

Тина захотела, чтобы Парк гулял с ней, и он не возражал. Потому что всякий знал: Тина — самая популярная девчонка в классе. Гулять с Тиной было… престижно.

Статус первого парня Тины давал Парку возможность не быть парией в глазах соседей. Пусть они считали его странным, и желтым, и не таким, как все, но не смели назвать фриком, или китаезой, или пидором. Ну, во-первых, конечно, из-за отца-здоровяка и ветерана войны. Но было еще «во-вторых». Во-вторых: в какое положение это поставило бы Тину?..

А Тина никогда не обвиняла Парка ни в чем и не притворялась, что его не было в ее жизни. Более того: порой казалось, что Тина… ну… не прочь возродить былые отношения.

К примеру, несколько раз, словно бы по ошибке, она приходила делать прическу, хотя ей было назначено на другой день. И в итоге оказывалась в комнате Парка, пытаясь найти какую-нибудь тему для разговора.

В день школьного бала она зашла к Парку — узнать, что он думает о ее открытом синем платье. И попросила распутать цепочку кулона, зацепившуюся за волосы.

Парк упорно делал вид, что ничего не замечает.

Стив убьет его, если узнает, что он путается с Тиной.

К тому же Парк и не хотел путаться с Тиной. У них не было ничего общего — вообще ничего — и это было не то «ничего», которое может оказаться экзотическим и возбуждающим. Это было просто скучно.

В глубине души он полагал, что Тина ничего к нему не чувствует. Скорее уж Тина просто не желала его отпускать, не желала, чтобы Парк перестал страдать по ней. И — если совсем честно — Парк, в свою очередь, не хотел, чтобы Тина перестала страдать по нему.

Приятно сознавать, что самая популярная девчонка в классе бегает за тобой и делает более чем прозрачные намеки…

Парк перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку. Похоже, он слишком печется о том, что о нем подумают люди. Парк надеялся, что любовь к Элеаноре изменит это, но…

Но нет. Глубоко внутри него по-прежнему обитал этот мелочный страх. И он по-прежнему искал возможность предать Элеанору.

31

Элеанора

До рождественских каникул оставался один учебный день. Элеанора не пошла в школу. Она сказала маме, что плохо себя чувствует.

Парк

Утром пятницы Парк пришел на остановку, собираясь извиниться, но Элеанора так и не появилась. Отчего желание извиняться заметно уменьшилось.

«Что теперь?» — спросил он, глядя в сторону ее дома. Они больше не вместе? И Элеанора проведет три недели, не общаясь с ним?

Разумеется, Элеанора не виновата в том, что у нее дома нет телефона и что этот дом — Крепость Одиночества, но… Боже. Как же просто ей отрезать себя от мира в любой момент, когда она пожелает.

«Прости, — сказал Парк ее дому. Слишком громко. В соседнем дворе залаяла собака. — Прости», — пробормотал ей Парк.

Автобус вывернул из-за поворота и подъехал к остановке. Парк увидел Тину в заднем окне. Она смотрела на него.

«Прости», — подумал он, больше не оглядываясь назад.

Элеанора

Ричи целыми днями пропадал на работе, так что не было нужды прятаться в спальне. Но она все равно пряталась. Как собака, которая не вылезает из своей конуры.

Закончились батарейки. Закончилось все чтиво. Элеанора так долго лежала в кровати, что, когда поднялась — днем в воскресенье, — у нее закружилась голова. Мама сказала, что, если Элеанора желает пообедать, ей придется вылезти из своей пещеры. Элеанора уселась на полу в гостиной рядом с Маусом.

— Почему ты плачешь? — спросил он. Маус держал в руках фасолевое буррито. Из буррито капало на его футболку — и на пол.

— Я не плачу.

Маус поднял буррито над головой, пытаясь поймать ртом падающие капли.

— He-а, пла-ачешь.

Мэйси покосилась на Элеанору и снова уставилась в телевизор.

— Это потому, что ты ненавидишь папу? — спросил Маус.

— Да.

— Элеанора! — сказала мама, выходя из кухни.

— Нет. — Элеанора обернулась к Маусу. — Я ж сказала тебе: я не плачу.

Она вернулась в спальню и забралась на кровать, вытерев лицо о подушку.

Никто не пошел следом, чтобы спросить у нее, что не так.

Возможно, мама понимала, что навсегда лишилась права задавать подобные вопросы, когда бросила Элеанору на год в чужом доме.

Или, может, ей просто не было дела…

Элеанора перевернулась на спину и взяла свой мертвый плеер. Вытащила кассету и, держа ее на весу, начала пальцем перематывать ленту с одной катушки на другую. Комментарий Парка, написанный на стикере, гласил: «Не обращай внимания на „Sex Pistols“. Песни, которые могут понравиться Элеаноре».

Парк решил, что она сама написала в учебнике все эти гадости.

И принял сторону Тины против нее. Тины!

Элеанора закрыла глаза и вспоминала тот первый раз, когда Парк поцеловал ее. Как она откинула голову назад и приоткрыла рот. И как поверила Парку, когда тот сказал, что она особенная…

Парк

Через неделю после ссоры отец спросил: что, вы расстались с Элеанорой?

— Вроде того, — сказал Парк.

— Это очень плохо, — заявил отец.

— Да?

— Ну, просто… Ты ведешь себя как ребенок, потерявшийся в магазине.

Парк вздохнул.

— Можешь вернуть ее? — спросил отец.

— Я не могу даже поговорить с ней.

— Плохо дело. Знаешь что? Спроси у мамы. Я-то знаю один-единственный способ понравиться девчонкам: военная форма.

Элеанора

Через неделю после ссоры мама разбудила ее до рассвета.

— Не хочешь сходить со мной в магазин?

— Нет, — сказала Элеанора.

— Поднимайся. Я одна все не унесу.

Мама шла быстро, и у нее были длинные ноги. Элеаноре пришлось прибавить шагу, чтобы поспеть за ней.

— Холодно, — сказала она.

— Я говорила тебе: надень шапку.

…А также носки. Но с кроссовками Элеаноры они выглядели бы нелепо.

Они шли сорок минут.

В супермаркете мама купила два вчерашних рожка с кремом и две чашки кофе по двадцать пять центов. Элеанора запихнула в себя кофе и рожок и пошла следом за мамой к прилавкам уцененных товаров. Мама отлично знала, как ухватить все эти мятые банки и разорванные пакеты с крупой, пока их не растащили другие.

Потом они заглянули в комиссионный магазин, где Элеанора нашла стопку старых журналов «Аналог»^[87] и устроилась с ними на диване в отделе мебели. Закупив, что надо, мама подошла к ней, держа невероятно уродливую вязаную шапку, и натянула ее Элеаноре на голову.

— Отлично, — сказала Элеанора. — Теперь у меня будут вши.

По пути домой она чувствовала себя лучше. В чем, видимо, и состоял смысл всего этого похода. По-прежнему было холодно, но светило солнце, и мама мурлыкала песню Джони Митчелл^[88] о площадях и облаках.

Элеанора чуть не рассказала ей все.

О Парке и Тине, об автобусе, о темной аллее за трейлером возле дома бабушки и дедушки Парка…

Слова жгли нёбо, рвались с языка, как тигр, готовый совершить прыжок… Держать это в себе было так трудно, что заслезились глаза.

Пластиковые ручки пакетов из магазина врезались в ладони. Элеанора покачала головой и сглотнула.

Парк

В этот день Парк ездил на велосипеде мимо ее дома — туда-сюда. Он увидел, как отъехал фургончик ее отчима, а потом наружу вышел мальчик и принялся играть в снегу.

Старший из братьев — Парк не мог припомнить его имя. Парк притормозил возле дома, и паренек тут же припустил вверх по ступенькам крыльца.

— Эй, погоди, — сказал Парк. — Пожалуйста. Эй… твоя сестра дома?