Армия любовников

оронность мыслей отвлекала от главного - зачем пришла? - и в какую-то секунду Ольга жестко сформулировала: "Если я думаю черт-те о чем, не так уж я и больна".

- По-моему, я блажу, - сказала она врачу. - И вы так думаете... Ну, подгнила слегка женщина, так ведь весна, авитаминоз... Я налягу на лимоны... И вообще, у меня анемия с детства... - Она стала перечислять все, что ела и пила при малокровии.

Потом они сидели друг против друга, а он выписывал рецепты, а она оглаживала в сумочке конверт.

"Сейчас уйду, но зачем приходила - не знаю, - думала Ольга. - Нет рецепта, чтоб его вернуть".

- Меня бросил любовник, и в этом все дело, - сказала она с некоторым вызовом, будто хотела унизить доктора в его бездарном незнании сути вещей. Седуксен возвращает мужиков? Или настойка пустырника?

- Возвращает, - ответил врач. - Вы успокоитесь, сделаете прическу, избавитесь от истерического тона - сам прибежит.

- Значит, вы совсем дурак, - тихо сказала Ольга, - если думаете, что я рухнула из-за человека, которого такой дешевкой приманить можно. Извините за "дурака", не обижайтесь. С меня сейчас нечего взять.

Она рассказала ему все. Когда она с неожиданной для себя самой гордостью произнесла: "Меня победила система. Со мной соперничала она, а не женщина", врач не то что засмеялся, но, в общем, был к нему близко, к смеху. Широкой ладонью он закрыл рот, но ведь Ольга не сумасшедшая, видела, как он спасался, "чтоб не заржать мне в лицо", скажет она мне потом. Очень не скоро, между прочим.

Но тут надо разобраться в этом жесте прикрытия. В сущности, неэтичном, с точки зрения деонтологии. Долга должного. Не имеет права смеяться доктор, какую бы чухню ни принес ему в клюве больной. Он больной, раз сидит на приеме, даже если он здоровее тебя во сто крат. Почему же этот квалифицированный и платный смеется за собственной ладошкой? Дело в том, что у Виктора Викторовича был неизлечимо больной лежачий сын, была жена, которая забросила ради него профессию, себя, мужа, чтоб та маленькая жизнь, которая досталась ее ребенку, была доверху наполнена одной ее материнской любовью, раз уж никаких других радостей у него не будет никогда. Мальчику было восемнадцать, они его уже брили, но над его кроватью висели погремушки, за которыми он внимательно следил странными, нездешними глазами с огромными, почти нечеловеческими ресницами.

Им говорили, что он не жилец и протянет от силы три-четыре года. Прошлой весной они получили на его имя повестку из военкомата. Сначала они с женой решили, что повестка ему, Виктору Викторовичу, всполошились, пошли выяснять. Оказалось - сыну. С тех пор повестки приходят почти каждый месяц. Ни справки, ни скандал с военкоматом не могут найти того человека в погонах, который методично шлет им эти бумажки.

- Ваше бы упорство да в мирных целях, - сказал Виктор Викторович какому-то очередному майору.

- В каком смысле? - спросил майор. - Вы тут не выражайтесь. Мы работаем по системе.

Майор сказал правду. Повестки все идут.