Книготорговец из Кабула

Новый день, пропитанный тем же вкусом и запахом, что и все остальные. Вкусом и запахом пыли.

Попытка

Как-то раз после обеда Лейла обувает свои уличные туфли на каблуках, накидывает паранджу и выскальзывает из дома. Выходит через покосившуюся дверь мимо тазов с бельем во двор. Она подзывает соседнего мальчика, чтобы сопровождать ее для приличия. Они переходят по мосту через высохшую реку Кабул и исчезает под сенью деревьев одной из редких в городе аллей. Идут мимо чистильщиков обуви, торговцев дынями и булочников. И праздношатающихся. Этих Лейла больше всего боится. Мужчин, у кого есть время — и желание — глазеть по сторонам.

Листва на деревьях в кои-то века зеленая. За последние три года в Кабуле не упало ни капли дождя и почки сгорали под палящимися лучами, не успев распуститься. Этой весной, первой после падения Талибана, дождь шел часто — прекрасный, благословенный дождь. Конечно, чтобы вновь наполнилась река Кабул, воды не хватило, зато выжившие деревья вновь зазеленели. И пыль улеглась. Мелкая пыль — проклятие Кабула. После дождя она превращается в глину, а в сухом состоянии носится над землей, забивая нос; от нее воспаляются глаза, першит в горле, саднит в легких. Этим утром опять прошел дождь, и все вокруг зазеленело. Но сквозь плотную ткань паранджи влажный воздух проникнуть не может. Лейла чувствует только собственное нервное дыхание и пульсацию крови в висках.

На одной из многоэтажек Микрорайона — дома номер четыре — большая вывеска с надписью: «Курсы». На улице стоят длинные очереди желающих записаться на курсы — чтения, письма, компьютерной грамотности. Лейла собирается на курсы английского. Два человека у входа проводят регистрацию. Лейла платит сбор и встает в очередь новичков, ищущих свой класс. Они идут по лестнице в низ и спускаются в подвал, напоминающий бомбоубежище. Стены исчерканы пулями. Во время гражданской войны здесь, прямо под жилыми квартирами, находился военный склад. «Классы» отделены друг от друга тонкими перегородками. В каждом из них доска, указка и несколько скамей. Кое-где даже стоят парты. Слышится низкий гул голосов, воздух в подвале постепенно нагревается от дыхания пришедших.

Лейла находит свой класс. Над входом написано: «Английский для продолжающих, первый уровень». Она пришла одной из первых — в классе сидит только несколько длинных парней.

Неужели такое может быть, парни в классе, думает Лейла. Она уже собирается развернуться и идти домой, но берет в себя в руки. Садится за последнюю парту. В противоположном углу она замечает двух девушек. Девушки сидят тихо как мыши. Гомон в соседних классах перерастает в ровное гудение. Кое-где его вспарывают в резкие голоса учителей. Время тянется, а преподаватель английского не идет. Парни принимаются писать на доске разные слова: pussy, dick, fuck. Лейла делает вид, что ее это не интересует. Украдкой она раскрывает под партой словарь, англо-персидский, но таких слов там нет. Лейле становится все больше не по себе. Она одна — или почти одна — наедине с толпой юношей — ровесников, а кое-кто даже постарше. Она не должна была сюда приходить, теперь она горько раскаивается. А вдруг кто-нибудь из парней заговорит с ней? Какой стыд! А ведь она даже сняла паранджу. Подумала, что негоже сидеть в классе в парандже. Так что теперь все видели ее лицо.

Входит учитель, и парни торопливо стирают написанное с доски. Начинается урок, который становится для Лейлы настоящей пыткой. Все должны представиться, сказать, сколько им лет и еще пару слов по-английски. Учитель, высокий худой человек, машет указкой в ее сторону. Лейла встает, начинает говорить. Ей кажется, что она выворачивает душу наизнанку перед всеми этими парнями. Она запятнала свою честь, показала свое лицо. И о чем она только думала, когда записалась на эти курсы? Она ведь даже не могла себе представить, что юноши и девушки будут учиться в одном классе. Ни за что на свете. Это не ее вина.

Она не смеет уйти. Учитель может спросить, что с ней. Но как только урок заканчивается, она стремглав выбегает из класса. Накидывает паранджу и бежит прочь. И снимает ее только дома, в безопасности.

— Какой ужас! В классе были парни!

Домашние открывают рот от удивления.

— Нехорошо, — говорит мать. — Больше ты туда не пойдешь.

Да у Лейлы в мыслях не было вернуться. Пуская талибов в Кабуле больше нет, зато их поучения засели у нее в голове. А также в головах Бибигуль, Шарифы и Сони. Женщины были рады, когда талибов прогнали: теперь можно слушать музыку, танцевать и красить ногти — пока никто не видит, и они могут спрятаться под паранджой, Лейла — истинное дитя своего времени, отмеченного гражданской войной, правлением мулл и талибов. Дитя, вскормленное страхом. Она чуть не плачет от отчаяния. Ей так хотелось вырваться из дома, заняться настоящим делом, научиться чему-нибудь. И вот эта попытка провалилась. Пять лет женщинам запрещали учиться. Теперь, когда это разрешено законом, она запрещает сама себе. Все же она могла бы продолжать учебу, если бы только Султан позволил ей ходить в гимназию. Есть такая, специально для девочек.

Лейла усаживается на полу в кухне и принимается рубить лук и крошить картошку. Тут же сидит Соня — ест яичницу и кормит грудью Латифу. Сейчас Лейла просто не в состоянии с ней говорить. Эта тупица не может даже выучить азбуку. Да она толком и не пыталась. Султан нанял ей частного преподавателя, чтобы научить чтению и письму. Но в Сониной голове ничего не задерживалось, на каждом уроке приходилось начинать все сначала. За два месяца ей удалось запомнить всего пять букв, и тогда она сдалась и попросила Султана оставить эту затею.

У Мансура сама идея обучения Сони вызвала смех. «Когда у человека есть все и он не знает, чего бы ему еще пожелать, он пытается научить своего осла говорить», — громко изрек он и засмеялся. Даже Лейла, которая не выносит шуточек Мансура, не смогла удержать смех.

Лейла чувствует себя выше Сони, поправляет ее и наставляет, когда та говорит какую-нибудь глупость или делает что-то не так, — но только не при Султане. Для Лейлы Соня остается темной деревенской девчонкой, попавшей в приличное общество исключительно благодаря красоте. Вторая жена брата раздражает ее — из-за тех привилегий, которыми пользуется, а еще потому, что рабочая ноша так неравно распределяется между ними, ровесницами. Против самой Сони она ничего не имеет. Та обыкновенно целыми днями сидит сиднем, наблюдая за происходящим вокруг с мягким, отсутствующим выражением лица. На самом деле она не лентяйка, в родительском доме, в деревне, Соня слыла работящей. Это Султан не позволяет ей палец о палец ударить. В отсутствие Султана она охотно берется за дело. И все равно Лейлу она раздражает. Целыми днями Соня ожидает, когда Султан придет с работы, и, заслышав его шаги, тотчас бежит к двери. Пока он в отъезде по делам, Соня ходит по дому с немытой головой в заношенной одежде. Когда же он дома, она пудрит белой пудрой свою темную кожу, подводит глаза и красит губы.

Соне было шестнадцать лет, когда она из ребенка превратилась в жену. Перед свадьбой она горько плакала, но, будучи хорошо воспитанной, послушной девушкой, вскоре примирилась с судьбой. Ее приучили ничего не требовать от жизни, да и Султан с умом использовал два месяца помолвки. Он подкупил ее родителей, чтобы те разрешили ему проводить время наедине с дочерью еще до свадьбы. По правилам между помолвкой и днем свадьбы жених и невеста видеться не должны, хотя мало кто соблюдает этот запрет. Но одно дело — ходить на рынок за предметами домашнего обихода, и совсем другое — проводить вместе ночи. Это было неслыханно. Когда старший брат Сони узнал, что Султан подкупил родителей, дабы войти в спальню Сони, не дожидаясь первой брачной ночи, то схватил нож и хотел, было вступить за честь сестры. Но и воинственного брата удалось умаслить при помощи звонкой монеты, так что Султан продолжал делать то, что считал нужным. По его мнению, все это делалось на благо Сони.