Невероятное паломничество Гарольда Фрая

— О боже…

Онколог вздернул плечами и огорченно улыбнулся, как будто сожалел, что у него именно такая профессия. Гарольд оглянулся в поисках официантки, но она в тот момент подавала воду другому посетителю. От зноя у него кружилась голова, и он слегка промокнул себе лоб.

Онколог осведомился:

— Вам известно, какой вид рака у вашей знакомой?

— Точно не знаю. В письме она говорит, что ничего уже сделать нельзя. И больше она ничего об этом не пишет.

Гарольд ощутил такую беззащитность, словно онколог собирался скальпелем взрезать на нем его собственную кожу. Он ослабил галстук, затем расстегнул воротник. Ему хотелось, чтобы официантка подошла как можно скорее.

— Рак легких?

— Я правда не знаю.

— Можно мне взглянуть на ее письмо?

Гарольд не был расположен показывать послание от Куини, но онколог уже протянул руку. Гарольд полез в карман и нащупал конверт. Он укрепил пластырь на склеенных половинках очков, но его лицо так лоснилось от пота, что пришлось придерживать их на переносице. Он вытер стол рукавом свободной руки, затем обмахнул еще раз салфеткой, развернул розовую страничку и разгладил ее. Время, казалось, замерло. Доктор потянулся за письмом и тихонько пододвинул к себе. Пальцы Гарольда невольно устремились следом, в нерешительности зависнув над листком.

Он принялся читать письмо вместе с онкологом. Ему казалось, что он должен как-то защитить послание, и сделать это можно, только если не спускать с него глаз. Он снова обратил внимание на постскриптум: «Ответа не требуется». За постскриптумом следовала неряшливая закорючка, как будто кто-то попытался зачеркнуть написанное левой рукой.

Онколог откинулся на спинку стула и вздохнул:

— Какое трогательное письмо…

Гарольд кивнул и убрал очки в нагрудный карман.

— И превосходно напечатано, — откликнулся он. — Куини была аккуратисткой. Видели бы вы ее рабочий стол…

Он нерешительно улыбнулся. Кажется, все прошло гладко. Онколог заметил:

— Но, мне кажется, ей помогала сиделка.

— Что, простите?

Сердце у Гарольда на миг перестало биться.

— Вероятно, состояние не позволило бы ей сидеть в кабинете и печатать письма. За нее это сделали работники хосписа. И все же она молодец, адрес надписала сама. Вы же видите, как она старалась.

Онколог улыбнулся, желая, очевидно, тем самым утешить Гарольда, но забыл стереть с лица улыбку, и она застыла на нем неуместной гримасой.

Гарольд взял в руки конверт. Истина вдруг обрушилась на него сверху громадной глыбой, и все разом распалось под ее тяжестью. Он теперь не мог с уверенностью сказать, страдает ли он от непереносимого зноя или от леденящего холода. Снова неуклюже нацепив на нос очки, он ясно увидел то, что прежде не мог постичь: он заблуждался с самого начала. Почему же он сразу не уразумел? И этот детскообразный почерк, с нисходящим наклоном и почти комической неравномерностью… Тот же самый, что и в хаотическом росчерке под письмом, при ближайшем рассмотрении оказавшемся неудачной попыткой воспроизвести ее имя.

Это и был почерк Куини. Вот что с ней теперь стало…

Гарольд убрал письмо, но его руки так дрожали, что он не сразу попал в конверт уголком сложенного листка. Ему пришлось вынуть его, сложить заново, и только тогда удалось запихнуть его внутрь.

После долгого молчания онколог спросил:

— Много ли вы знаете об онкологических заболеваниях, Гарольд?

Гарольд зевнул, подавляя эмоциональное напряжение, корежившее ему лицо, а онколог тем временем спокойно и неторопливо рассказывал ему, как формируется опухоль. Он говорил обстоятельно, без всякого отвращения, объясняя, что клетка может бесконтрольно репродуцироваться, в результате чего образуется аномальное количество ткани. Он сообщил Гарольду, что различают две сотни видов рака, и у каждого свои причины и симптомы. Онколог растолковал ему разницу между первичным и вторичным раком и то, как от диагностирования происхождения опухоли зависит ее лечение. Он подчеркнул, что новообразование, возникшее в отдаленном органе, будет вести себя так же, как изначальная опухоль. Например, рак груди, развившийся в печени, не сделается раком печени, а останется первичным раком груди, с вторичными метастазами уже в печени. И, как только будут задействованы другие органы, симптомы болезни усугубятся. Если рак распространился за пределы своего первоначального местонахождения, лечить его становится гораздо труднее. Если он, скажем, попадет в лимфатическую систему, летальный исход ускорится, впрочем, ослабленный иммунитет может спровоцировать смерть пациентки от любой инфекции.

— Даже от обычной простуды, — подытожил доктор.

Гарольд слушал, не шелохнувшись.

— Я вовсе не утверждаю, что рак неизлечим. Если хирургия оказывается бессильной, остаются еще нетрадиционные методы лечения. Но я как врач никогда не скажу пациенту, что надежды нет, не будучи в этом сам абсолютно уверен. Гарольд, у вас есть жена и сын. И позволю себе заметить, вид у вас утомленный. Вам действительно необходимо идти туда пешком?

Гарольд встал, будто онемев. Он потянулся за курткой и начал просовывать руки в рукава, но никак не мог попасть, и онкологу пришлось встать и помочь ему.

— Удачи, — подал ему руку на прощание доктор. — И прошу вас, позвольте мне сделать для вас хотя бы самую малость — оплатить счет.

Остаток дня Гарольд слонялся по улицам, не зная толком, куда пойти. Ему нужен был кто-нибудь, кто не усомнился бы в исходе его начинания, чтобы Гарольд и сам смог снова в него поверить, но у него не оставалось сил даже на простую беседу. Он наконец получил тапочки из ремонта и купил очередную упаковку пластырей, чтобы хватило дойти до Страуда. Взяв кофе в закусочной, он лишь мимоходом упомянул про Берик, но ничего не сказал о том, как намерен туда добираться и для чего. Никто из посетителей не обнадежил Гарольда словами, которые он жаждал услышать. Ни один не ободрил: «Ты непременно дойдешь, и Куини выживет». И ни одна живая душа не заверила: «Тебе, Гарольд, все будут рукоплескать, потому что прекраснее затеи в мире не бывало. Ты обязательно доведешь ее до конца».

Гарольд попытался поговорить с Морин, опасаясь все же, что лишь отнимает у нее время. Он чувствовал, что обыденные слова и каждодневные вопросы, выливавшиеся в привычный обмен банальностями, вдруг перестали ему подчиняться, и общение с женой стало из-за этого еще мучительнее. Гарольд сообщил ей, что у него все великолепно. Он даже набрался смелости обмолвиться, что кое-кто выразил сомнения в успехе его предприятия, надеясь, что Морин своим смехом рассеет их, но она вместо этого сказала:

— Что ж, ясно.

— Я даже сам не знаю, она…

И слова вновь ускользнули от него.

— Она — что?

— Ждет ли она меня.

— А я думала, ты знаешь…

— Вовсе нет.

— Ни у каких словачек ты больше не ночевал?

— Я познакомился с одним доктором и с очень известным актером.

— Боже ты мой! — воскликнула Морин со смехом. — Подожди-ка, сейчас скажу Рексу.

Мимо телефонной будки проплелся плешивый коренастый тип в пестром женском платье. Люди останавливались, показывали на него пальцами и смеялись. Пуговицы у него выпирали спереди на выпуклом брюхе, а один глаз полностью заплыл свежим синяком. Гарольд пожалел, что взглянул в его сторону, но ничего поделать было нельзя, и он уже знал, как невыносимо будет снова и снова возвращаться мыслями к этому прохожему, и что, так или иначе, все равно придется думать о нем.

— У тебя точно все нормально? — спросила Морин.

Повисло молчание, и Гарольд вдруг испугался, что сейчас расплачется, поэтому сказал, что тут уже очередь звонить, а самому ему пора идти. На западе простерлась красная полоса, и солнце начало клониться к закату.

— Ну, всего хорошего! — пожелала Морин.

Гарольд долго сидел на скамейке у аббатства, пытаясь определиться, куда идти дальше. Ему казалось, что вместе с курткой он следом снял и рубашку, и кожу — слой за слоем, и все мышцы. Любое пустячное дело представлялось ему сейчас неодолимым. Продавщица рядом начала убирать полосатый навес, производя при этом такой треск, что у Гарольда от шума едва не раскололась голова. Он оглядел пустынную улицу, где он никого не знал и где не имел никакого пристанища, как вдруг на противоположном конце его взгляд различил возникшего там Дэвида.