Бог в стране варваров

Место было плохо освещенное, и посетителей — раз-два и обчелся. Си-Азалла сидел и курил сигарету за сигаретой. Ему нравился скупо льющийся свет, неясные очертания деревьев, нравилось, что посетителей немного. Камаля Си-Азалла во многом вылепил своими руками. Десять лет, даже больше, минута за минутой следил он за каждым его шагом. Си-Азалла не скрывал этого; он не жалел усилий, не останавливался перед препятствием, лишь бы его питомца увенчал успех. Он бы и горы передвинул, возникни такая необходимость. В каком-то смысле он действительно передвинул горы. И не зря, каждый мог подтвердить. Смирится ли он теперь с тем, что все пошло прахом? Останется ли он сторонним наблюдателем, бессильным предотвратить полный провал? Столько стараний, столько жертв, столько забот, волнений — и все впустую?

Рука с наполовину выкуренной сигаретой между большим и указательным пальцами лежала на столике; он хотел ее приподнять, поднести сигарету к губам, но не смог. Остолбенело уставился Си-Азалла на все еще горевший кончик сигареты. Ему припомнились речи Лаблака в «Клубе прогресса»: «Они наши братья. Что бы там ни было, надо прийти им на выручку, помочь им в их нелегком труде. Но попробуй помочь! Только мы попросили их внести капитал в качестве гарантии, их уже и след простыл. Раз — и нету! Прямо мыши, что при виде кошки прячутся по щелям. Но, господа! Вы хотите заняться торговлей, и так, чтобы не потратить ни гроша? А что, по-вашему, значит торговать? Нам надо действовать сообща! А вы хотите сами по себе! Мы согласны помочь вам пробиться, согласны поставить свой товар, привлечь вас к участию в наших делах. Мы проявляем добрую волю, хотим, чтобы вам сопутствовала удача, а вы только отмахиваетесь в ответ?»

А он, Си-Азалла, получил от Камаля гарантийный вклад? Действовал ли этот парень с ним сообща? А если он тоже отмахнется от него? Что ему тогда делать? Си-Азалла отверг эту мысль, воспротивился ей, как совершенно бредовой, как будто ее подкинул ему мозг, внезапно пораженный болезнью. Вновь в ушах Си-Азаллы зазвучал картавый вкрадчивый голос этого разбойника, пирата Лаблака, рассуждавшего так: «Друг мой, конечный результат, без сомнения, зависит и от личных достоинств, готов признать. Но без божественного провидения успеха тоже не добьешься. И потом, тут зависит от расклада. При вашем раскладе успех может к вам прийти, может не прийти. При одном раскладе дела идут как надо, при другом все летит в тартарары…» Вон куда его занесло! И хотя Лаблак имел такой вид, словно хотел сказать: «Дураком будешь, если всему, что я говорю, поверишь!», и сопровождал свои слова циничной ухмылкой, Си-Азалла, не находивший себе места от беспокойства, обнаруживал в них пугавший его смысл; с некоторым запозданием он видел теперь в речи Лаблака предостережение и не мог отогнать мысль, что оно непосредственно касается его случая. При одном раскладе дела идут как надо… Это означает… Нет и нет! Не может быть, что… Какой вздор! Однако против своей воли Си-Азалла продолжал размышлять о том, легкая ли у него рука. Он засомневался. Что до Камаля, трудно было заподозрить, будто он родился под несчастливой звездой. А если бы даже и так — и Камаль не пользовался покровительством свыше, — все равно главный виновник — Си-Азалла; это его вмешательство повредило Камалю. Речи Лаблака раскрыли ему глаза, и увиденное ужаснуло Си-Азаллу. Его решимость ослабла. Блуждающим взором натыкался он на стены черного лабиринта и кричал самому себе: «Все, что я хотел, я хотел для его же блага! В чем тут преступление? Для его же блага, бог свидетель! В чем я согрешил? Пусть накажет меня Господь, но я хотел ему добра. Только добра…» Из недр темноты, в которой он плутал, словно хмельной, возникли вдруг перед ним десять, двадцать рож с выпученными глазами, они гоготали, гримасничали, алчно облизывались — все они были как одна размножившаяся рожа, рожа Лаблака.

— Все виноваты? Ну это ты переборщил! Да и в чем, позволь узнать, виноваты?

Так ответил он в тот давний день — с тех пор прошло лет пять — на рассуждение Камаля.

— Смотря по обстоятельствам… — без особого энтузиазма, явно не желая ничего объяснять, возразил юноша, которому разговор, по-видимому, порядком надоел. И как бы нехотя закончил повисшую было в воздухе фразу: — Смотря по обстоятельствам. Во многом или в малом, в пустяке каком-нибудь. Виноваты, так как по-прежнему не выносим правды.

— Если бы только это! — счел нужным пошутить Си-Азалла.

Он сидел, развалясь на стуле, за чашкой остывшего кофе. Затерянный в ночной галлюцинирующей мгле, среди мелькающих теней, и словно прикованный к мраку, который ринулся, хлынул в него, тесня со всех сторон, возникая ниоткуда. Прошло время, много времени. Так много, что, когда Си-Азалла очнулся, ему почудилось, будто он причалил к иному миру, оставив за спиной мир древний, обветшалый. Он поднялся и отправился домой, и вскоре оказался на Гостиничной площади. Громко, протяжно часы с курантами били на площади одиннадцать. Почти совсем обезлюдевшие в этот час террасы кафе, освещенные огромными люстрами, ночью выглядели не просто покинутыми: их словно настигла смерть, поразившая столы, стулья, пустые кресла. Когда Си-Азалла наискось пересекал широкое пространство, где на самом деле сходились две площади: ранее уже упоминавшаяся Гостиничная и Алжирская, — ему вдруг показалось, что его несколько раз окликнули, как будто кто-то старался привлечь внимание Си-Азаллы, но очень осторожно. Но он шел себе по-прежнему, широко переставляя длинные ноги, решив, что у него просто расшатались нервы. Даже когда ему почудились шаги за спиной, он не оглянулся, лишь помянул недобрым словом разыгравшееся воображение. Но тут Си-Азаллу потянули за рукав, и ему пришлось остановиться. Он обернулся и увидел Лабана.

Вид у того был отнюдь не смущенный. Он стоял, упершись в землю, широко раздвинув ноги, и улыбался. Выпятив грудь, по-молодецки расправив плечи, он без конца принимал причудливые позы и потирал руки. Си-Азалла окинул его суровым взглядом. Возникший из темноты Лабан, дав себя осмотреть, тем не менее опередил готовый сорваться с уст Си-Азаллы вопрос и выпалил:

— Я знаю, где сейчас человек, которого вы ищете.

От этих слов Си-Азалле стало немного не по себе. Он с беспокойством отметил, что дрожит всем телом.

— Какой человек? — не утерпев, спросил Си-Азалла. «Этого-то как раз и не следовало спрашивать», — подосадовал он тут же.

— Ну… которого вы ищете.

— Понятия не имею, о чем и о ком речь.

Ни капельки не растерявшись, Лабан показал пальцем через плечо на один из углов площади, где находился китайский бар.

— Вы ведь там были, искали его?

Сочтя нелепым продолжать ломать комедию, Си-Азалла признался:

— Да, искал.

Но даже после объяснений Лабана он все еще недоумевал, с чего этот негодяй так хорошо осведомлен. Си-Азалле встреча казалась неестественной, как будто ее нарочно подстроили.

— Он у Маджара.

На этот раз Си-Азалле достало самообладания и он сдержал возглас изумления. С невозмутимым видом он полюбопытствовал:

— А ты тоже там был?

Лабан лишь ухмыльнулся, не переставая вихлять задом. В общем, не опроверг, но и не подтвердил. Выглядело все достаточно правдоподобно. Не похоже было, чтобы он морочил Си-Азалле голову. Си-Азалла знал, что Лабан способен на любое, самое поразительное сумасбродство, но сейчас он, по-видимому, не лгал. Это было столь очевидно, что Си-Азалле не удавалось отделаться от ощущения, будто его обскакали. Вот уже несколько секунд, как Лабан растворился в темноте с лукавой улыбкой на устах, оставив Си-Азаллу в одиночестве. Делать было нечего, кроме как принять сказанное Лабаном к сведению.

Не колеблясь, Си-Азалла повернул в другую сторону и что было мочи помчался в глубь Сиди-Лиедуна.

В это самое время Камаль, возвращаясь домой, пытался скостить путь, пробираясь по стиснутым домами душным улочкам уснувшего старого квартала. Он выбрал дорогу, медленно подымавшуюся вдоль крепостной стены, всю в камнях и рытвинах, которая впитывала таинство неподвижной ночи, подобно балкону, открытому в пространство. Ни рассеянный свет звезд, ни свет хилых ламп, разбросанных тут и там, не мог пробиться сквозь темноту. Камаль шел медленно, словно в нерешительности, полной грудью вдыхая ночную свежесть. Он уже стыдился, что дал стрекача. И что он так переполошился? Камаль не мог взять в толк, как все произошло. Не пристало ему пугаться такого, как Маджар, да и речи Маджара не могли его поколебать. И тем не менее он был испуган и поколеблен; впервые он почувствовал, что его воля отказывается ему служить.