Пляска смерти

Мухаммед Диб

ПЛЯСКА СМЕРТИ

Незаметно Родван добрался до косогора, усеянного торчавшими повсюду известковыми камнями. Ему открылся другой склон, более крутой и неприветливый в сравнении с этим, пологим и зеленым, по которому он поднялся сюда. Там, среди порослей чебреца, тоже теснились разломы этих белых камней, сплошь покрытых пятнами лишайника, а над ними нависали метелки камыша и полыни.

Он остановился, но не оттого, что устал или был поражен открывавшимся ему видом, хотя представшая перед ним панорама гор, которые окаймляли раскинувшуюся внизу глубокую долину, и в самом деле была впечатляюща.

Все было исполнено какого-то особенного покоя, волнующей тишины, залито бездонным солнечным светом. Непрерывная линия горной гряды, похожей на зеленоватую ящерицу, была окутана испарениями, и эти облака, оседавшие между вершинами, только подчеркивали величие и тяжесть гор. На их ярком фоне проступали плантации виноградника и олив, среди которых попадались, радуя взор, то пальмы, то вишневые, то ореховые деревья. И их хоровод вызвал в его душе какое-то странно знакомое ощущение, отозвался в сердце чем-то родным и приятным.

Он созерцал все это, ни о чем не думая. Собиравшаяся гроза, гул, в котором смешались все шумы и звуки, — все это теперь осталось где-то позади, отдавалось лишь пульсацией в висках, отголосками каких-то мыслей, порывов, желаний, сожалений, которые вдруг внезапно и резко накатывали и, словно прорезая всю толщу неба, вновь отбрасывались по прежней траектории назад, где был источник, их порождающий, — в город.

Вот уже добрых полчаса, как он вышел из его раскаленной белизны. Теперь его громада едва угадывалась на горизонте. Но грохот все еще преследовал Родвана. Он вспомнил, как пронзило его там ощущение какого-то окаменения, оцепенения. И снова это состояние завладело им. И так сильно, так давяще, что взгляд его, брошенный вдаль, словно застыл, остановившись на городе.

Глубоко упрятавшись под козырек медного цвета бровей, глаза его пристально всматривались в пейзаж. Продолговатые, золотисто-карие, они казались прозрачными, неподвижными. Будто он вслепую, на ощупь двигался вдоль глухой стены. «Всего лишь тридцать! — чей-то насмешливый голос прошептал ему на ухо. — Тебе едва исполнилось тридцать, и впереди еще столько лет, которые надо как-то растратить!» Родвану хотелось, чтобы непоправимое случилось сейчас же. Он продолжал всматриваться в даль. Тень набежала на его лицо, опустилась с усыпанного веснушками лба на гладкие вытянутые щеки, заострилась на кончике носа, собралась в комок на поджатых губах и подбородке.

«Темно, — подумал он. — Темно и глубоко, и вихрь водоворота. Наверное… лучшим выходом было бы… броситься туда, окунуться в эту бездну…»

«А потом упасть на дно и пройти сквозь него, — снова послышался ему тот же голос. — А потом…»

— И что же потом, черт побери?

«Выйти где-нибудь на другой стороне земли!..»

Родван подумал: «Чем меньше будешь раздумывать, тем скорее бросишься вниз. К чертям собачьим терпение!..»

«Попытайся найти выход… Такие вещи приходят на ум сами по себе, без особых размышлений… Вот оно уже близко, вот-вот произойдет».

— И тем скорее броситься! — закричал Родван, чтобы пресечь весь этот лезший в голову вздор.

Горы отозвались на его крик, но быстро погасили слабые отзвуки эха.

Все это и… «остальное» сделали ненужными всякие слова. Да, именно излишними, пустыми — всякие слова. В том числе и те, что нашептывал ему этот неуместный голос. Родван не помнил, где и когда слышал его, однако он был знаком ему, хотя и был приглушен, словно прорывался сквозь толщу тишины. Но он был так навязчив, так неотступно преследовал его своей назойливой доверительностью, что уже воспринимался как нечто постоянно сопровождающее тебя, хотя облик его различить было невозможно.

«Невозможно, говоришь, различить? Ведь на самом деле, дитя мое, наш город не столь уж и прекрасен, как это принято считать. Возможно, что те, которым нравится так думать и верить в это, и повторять, наивно пытаются приукрасить его чем-то, в чем он вовсе не нуждается. Это все — результат внешнего воздействия. Вне всякого сомнения. Все эти… визитеры, туристы, которые посещают его! А город-то старый и давно уже утратил свою привлекательность. Не понимаю только, что влечет к нему все эти толпы любопытствующих».

— Но мне-то все это зачем?! — снова воскликнул Родван.

«А нас вот немало огорчает, даже раздражает вся эта его власть над иностранцами и их непрекращающееся в нем присутствие. Это трудно выразить! Мы…»

От каменистых склонов гор с торчащим местами редким и хилым кустарником исходило сухое, раскаленное дыхание июньского полдня. Как и накануне, и во все предыдущие дни, погода стояла безветренная, воздух был неподвижен, и казалось, что он загипнотизировал пространство, остановив волнообразное движение полей, на которых колосилась пшеница. Тишину не нарушали ни полет птиц, ни жужжание насекомых. Время шло, но солнце сияло все так же ярко. В его лучах очертания предметов поражали своей четкостью, все представлялось настолько ясным, прозрачным, что казалось, вот-вот готово раствориться в потоке света и исчезнуть навсегда, рождая в душе тоску и сожаление… «Невозможно различить его? Но мы-то, пока все эти люди, проникая повсюду, без устали восхищаются им, обнюхивают все его уголки, восторгаются его площадями, памятниками, — мы-то остаемся все время на заднем плане. Стоим — вроде как статисты на сцене, которым они отводят определенное место и которым дозволено делать только то, что дозволяют они! Мы сами-то, разве мы могли бы претендовать на ту свободу, с которой они, эти визитеры, накатывают на наш город, а потом оставляют его? Ведь совершенно очевидно, что нас в таком случае рассматривали бы как нечто несуразное, несовместимое с существующим порядком вещей. Мне не раз приходила в голову мысль бежать отсюда, но я всегда вспоминал о тех — их не так уж много, конечно, — кто уехал отсюда. Что стало с ними? Да и с теми — которых еще меньше, — кто был вынужден покинуть город против своей воли? Один из них, мой знакомый…»

Как и накануне, и во все предыдущие дни, воздух вдруг загустел и приобрел даже как бы вкус меда. Как и накануне, и во все предыдущие дни, корабль, что входил в порт и, казалось, застыл на неподвижном зеркале воды — столь незаметным было его движение, — озарился сиянием. Солнце нисходило теперь на синеющие оливковые плантации, на виноградники, окруженные кипарисами, словно изгородью, и постепенно яркий свет его бледнел, сгущался в туман, окутывающий землю. Казалось, что уступы гор теперь парят в ее лучезарном дыхании, плывут в воздухе сами по себе, и только вершины удерживают их стремительное движение, горделиво и спокойно возносясь в заоблачную высь, за пределы мироздания и времени. Но сумерки окутывали и это поднебесье, добирались и до этой верхней границы земли.

А Голос все так же настойчиво шептал в самое ухо Родвану: «Один из них, мой знакомый… он говорил, что навсегда предан своему городу, благословлял провидение, что ему выпала доля в нем родиться, говорил, что целует стены его, и даже заявлял: „Клянусь господом богом, пусть лучше буду жить в нищете в родном городе, чем в знатности и богатстве в чужом!..“ И если когда-нибудь тебе придется вспомнить мои слова (хотя это и маловероятно, ведь в твоем возрасте все то, что говорят взрослые, кажется пустым звуком), не осуждай его!»

От золотого корабля вдали все еще исходило сияние. Родван, восседая на высокой скале, походившей на закутанную покрывалом голову женщины, наблюдал за этим судном. Какой груз привезло оно? Наверное, никакого, скорей всего, шло сюда порожним.

Видение корабля исчезло. Полукружие гор, окаймляющее берег, растворилось в опустившейся тьме. И сразу же в иссохшем воздухе неожиданно повеяло прохладой, которую несла с собой ночь. У Родвана было такое ощущение, что и тело его как будто стало легче, расслабилось. Ноздри расширились, чтобы полнее вдохнуть это ласковое дуновение, веки сомкнулись, чтобы отдохнуть в его омывающей свежести. Пространство вокруг теперь было подернуто мглой, солнце утонуло за горизонтом. Ни покоя, ни беспокойства не было в душе Родвана. Он просто размышлял, прикрыв глаза ресницами, на которых играла улыбка. Он мог сказать даже, что ждал сейчас свидания с самим собой…