Бог в стране варваров

— Удалось вам привыкнуть к этой стране?

— Более или менее, — еле слышно отозвалась Марта.

— Прекрасная страна, что и говорить, но своеобразная и такая непохожая.

— На что?

— На Францию.

Марта усмехнулась.

— Это же естественно.

— Я хотел сказать, на все остальное. На любое другое место в мире.

— Я мало где была.

— А-а.

Стена, бесконечная, непреодолимая, отделяла его от молодой женщины. Он так и остался стоять на своем наблюдательном посту, как человек, покинутый на заброшенном берегу.

Переломив, однако, себя, он отошел от окна и, взглянув на Марту, рискнул еще раз:

— Чем вы занимаетесь?

Марта слегка нахмурила брови.

— Не поняла.

— Какой род деятельности вы избрали?

— Ах, вот вы про что! — Она засмеялась. — Я работаю в больнице.

— Знаю, что в больнице. Но что вы там делаете?

— Я анестезиолог.

— Что вы думаете о людях?

— О каких еще людях?

Она что, притворяется? Нет, кажется, и впрямь, не понимает.

— Об алжирцах.

Она снова нахмурилась.

— Думаю, что они простодушны, искренни… и потом…

Марта призадумалась.

— Что потом? — спросил он.

Она явно не находила нужного слова.

— Мне кажется, они отчаялись…

Камаль был поражен.

Но он не успел ничего сказать. Дверь резко распахнулась, и они увидели торжествующего Маджара с корзиной в вытянутой руке.

— Вот, притащил! Заждались, наверно?

— Да нет, ничего, — сказал Камаль.

Маджар повесил корзину с продуктами на гвоздь. В то же мгновенье живописная нагота белой, заштукатуренной стены напротив окна, углы и края двух других стен покрыло светлое пятно, где мелькали неверные отблески. Комната озарилась ровным безмятежным сиянием. Все трое, сосредоточив на нем внимание, впитывая его в себя, в течение нескольких минут не могли, да и не хотели, даже словом обмолвиться. Наблюдая, как скользят лучи по голой стене — правильно сделали, что ее не закрыли, — Камаль вновь задумался о словах молодой женщины, потом по причудливому ходу мыслей переключился на сказанное Маджаром и в конце концов решил, что верно поступил, приняв предложение остаться. Без тени сожаления предавался Камаль царившему в комнате покою. Он уселся поудобнее, да и сам понемногу оттаивал. Отпала необходимость обороняться, а тем более нападать, чтобы отстоять свои права, — это было так неожиданно, но Камаль не удивился. Он чувствовал себя если не таким счастливым, каким был совсем недавно целые четверть часа, то по крайней мере умиротворенным. День постепенно угасал, но слышно было, что жизнь в просторном доме идет своим чередом, да и с улицы доносился невнятный шум. Дрожание воздуха говорило о том, что солнце уже село. Свет в комнате струился только с белых стен.

Немного охрипшим, словно чужим голосом Камаль произнес:

— Думаю, вы делаете хорошее дело. Хоть я тут и наводил критику. Не знаю, смог бы я когда-нибудь отринуть все привычные представления и, как вы, как другие нищенствующие братья, пойти просить хлеб для бедняков.

Ответ прозвучал отчетливо, ясно, степенно. Ответил Маджар — он сидел на ступе, и его черная фигура вырисовывалась в нескольких шагах, — но, казалось, ответила все прибывавшая, сгущавшаяся тьма, в которой терялись очертания стены.

— Вы такой, какой есть. Зачем хотеть быть другим? Другим можно стать, лишь насилуя свою природу. Какая цель способна оправдать подобное посягательство? И каким он еще будет, этот другой?

— Рассуждая так, можно извинить любое простодушие.

— Вы перетолковываете мои слова, а ведь прекрасно поняли, что я имею в виду.

— Да, понял, — признался Камаль.

И после довольно долгого молчания тихо сказал:

— Люди думают, что ради дела они могут унизить себя, но только принижают само дело, губят его, когда стремятся защитить, принося в жертву свою веру и честь.

Он опять помолчал и лишь потом еле слышно выдохнул:

— Ненавижу, ненавижу благотворительность!

— Благотворительность! Вы думаете, мы потому идем к крестьянам?

— А почему же еще?

Этот крик в полумраке, горестно-изумленный, поразил всех троих, создал атмосферу неловкости, которую никто из них, казалось, не осмеливался нарушить.

И все же голос Маджара зазвучал снова, отдаваясь в пространстве комнаты:

— Мы помогаем будущему появиться на свет. Оно зарождается сегодня, и зарождается там, у феллахов.

— Претворяя в жизнь свои религиозные идеалы, вы ломаете перед крестьянами комедию и надеетесь, что они станут лучше и их эгоизм, безразличие ко всему сами собой рассосутся.

— Наш бог царит в безмолвии. Он не открывает нам сокровенное — ведь мы ему не приятели, — не подсказывает, что хорошо, что плохо. Каждый из нас должен познать это сам, окунувшись в его безмолвие.

Маджар умолк.

Но Камаль с Мартой все еще прислушивались, и их напряженное внимание уже не омывал тусклый свет со стен, оно овевалось ветром с близких полей, в единый миг оживших в таинственном, незримом, непрекращающемся вечернем гуле.

— С ними Бог. Именно они, расплодившись на земле, возвратят миру невинность. Они заселят землю и искупят давно нанесенную ей обиду. Я ведь не только о наших феллахах — я о крестьянах всего мира, лишь малую толику которого мы составляем. Там поднимается человеческая опара, там — плоть, кровь человечества, призванные бороться со злокачественной опухолью, которая образовалась в его теле, подтачивает силы, подвергает человечество смертельной опасности. Или опухоль, назвавшаяся цивилизацией — западной, разумеется, так как другой не существует, — будет удалена, или человечество погибнет. Третьего не дано. Но не нужно думать… Ведь цивилизация, несущая гибель нам, кромсает, пожирает и Запад, который породил ее и теперь отстаивает ее интересы. О, не бойтесь, войны не будет, нам ни к чему пушки, бомбы, да нам их и не раздобыть. Мы побьем их числом, сотрем клеймо, которым они пометили мир. Мы раскинем палатки на площади Согласия, в Гайд-парке, на Бродвее. Мы заново создадим плодородный слой, который даст…

В комнате, продуваемой ветром с полей, раздался грохот, и тут же послышались неуверенные шаги. Марта повернула выключатель. При ярком, режущем глаза свете единственной лампы без абажура, подвешенной к потолку в самой середине, Камаль стоял уже далеко от перевернутого стула, с дрожащими, побелевшими губами, с выражением злобы и мстительности на вытянутом лице, которое как бы сводил на нет его ошеломленный вид. Марта и Маджар могли бы побиться об заклад, что Камаль пробирался к двери — принимая во внимание, где он стоял, куда глядел и куда собирался направить свои стопы, — но свет застал его врасплох и пригвоздил к месту.

Первой к нему подошла Марта и взяла за руку.

— Налить вам что-нибудь? — мягко спросила она.

Маджар стоял в каком-то метре от Камаля и молча за ним наблюдал. Камаль высвободил свою руку и медленно провел ею по лбу.

— Простите. Я немного не в себе.

И, странно улыбнувшись, пояснил:

— Не знаю — должно быть, из-за погоды. Удивительное дело, я не переношу больше этот внезапный зной, как раньше, до учебы во Франции.

Марта подняла стул. Затем взяла с полки стакан, налила в него из кувшина, поставленного на подоконник охлаждаться, и подала вновь усевшемуся на стул Камалю.

Тот попробовал.

— Неплохо, — вымолвил он после первого же глотка, задумчиво уставившись на стакан. — Что это такое?

— Виноградный сок, настоянный на разных фруктах. Нравится?

— Да.

Через минуту молодая женщина уже хлопотала у маленького столика, разместившегося между окнами. Камаль следил, как она все что надо делает молча, без лишних движений; это было так на нее похоже. Что-то непривычное, злое происходило в его душе, он не мог скрыть от себя нараставшего в нем презрения к этим людям.

Маджар так и не стал садиться. Он наблюдал за сценой, ничего не говоря, ничем особенно не обнаруживая своего недоумения или удивления; так же спокойно и непринужденно, как и Марта, он хозяйничал теперь за вторым столом, массивным, больших размеров, который располагался с той же стороны, что и первый, но в правом углу, совсем рядом с полками. Со стаканом в руках Камаль поднялся и подошел к Маджару. Тот стоял к нему спиной и стряпал. В эту минуту он как раз посыпал тонко нарезанным луком лежавшую горкой на блюде рубленую баранину. Потом он взял пучок петрушки, нашинковал и его и все посыпал солью, черным и красным перцем. Затем мясо вместе с луком, петрушкой, специями размял вилкой и получившуюся массу перемешал. Он явно с головой ушел в работу.