Дверь в глазу

Рэнди, ее сын, ждет у входа, один, корябая гипс. По его виду мать понимает, что они с Генри Лемонсом поцапались.

— Да что за черт, тебе десять, ему семь, ты должен был присматривать за ним.

— Он назвал меня жиртрестом, мам! — ноет Рэнди Клотч.

— Я тебя еще не так назову, — шипит она. — Ему семь, и ты позволил ему убежать.

Через двадцать минут Джим Лемонс находит сына в одной из аллей, где человек в галстуке-бабочке демонстрирует ему фокус с таинственным исчезновением платка.

Генри не особо распространяется о том, что произошло в уборной, но говорит достаточно. Джим не верит ему до конца. Он знает, Генри — отпетый врунишка, а красота сделала его коварным и злопамятным, как какую-нибудь кинозвезду. Когда Генри приходит к Джиму, из банки с мелочью всегда пропадают горстки монет. В последний раз Генри уверял, что из стока раковины высунула хвост гремучая змея, и просился обратно к матери. Все выходные он не желал отказаться от своей выдумки, даже после того, как отец его за это отшлепал. Джим и сейчас подозревает, что сын все сочинил, чтобы испортить ему свидание. Но у Генри пропала одна туфля и трусы, от чего вся история начинает нехорошо попахивать правдой.

Джим подводит Генри к полицейскому, который дежурит в будке, наблюдая за порядком. Приезжают еще полицейские. Патрульный говорит Джиму Лемонсу, что им с сыном придется проехать в город, в участок, чтобы записать показания и провести осмотр.

Генри не плачет, даже не собирается, но из глаз Шейлы Клотч слезы так и льются, словно она пробуется на роль. Тушь течет прямо по шее. Она долго и крепко сжимает Джима в объятиях. Ее вытравленные волосы отдают горелой пластмассой, от нее разит джином, который они пили на колесе, пополам с лимонадом.

— Джим, я поеду с вами в участок, — говорит она. — Я побуду с тобой. Я хочу поехать.

А Джим хочет, чтобы Шейла исчезла прежде, чем полицейские заметят, как она набралась.

— Не думаю, что это потребуется, — говорит Джим официальным тоном.

Он оставляет ее и направляется к ожидающему патрульному, который советует им с Генри ехать в его машине. Джим Лемонс понимает: полицейский беспокоится, что отец может сделать что-то с уликами, которые остались на мальчике, — но он так подавлен событиями этого вечера, что даже не обижается.

Патрульная машина покидает парк аттракционов, проезжает мимо стоянки, к окружной дороге, где звезды отвоевывают у ярмарки небо себе обратно.

— Как ты, индеец? — спрашивает Джим Лемонс у Генри, который напевает под нос мелодию из телесериала.

— Нормально, — отвечает Генри бесцветным голосом, лишая Джима возможности утешиться, утешая его.

Джим Лемонс старается не думать, что мог пережить Генри там, в туалете. Чтобы отвлечься, он концентрируется на том, что давно должен был позвонить бывшей жене. Расставание их было не из легких. Она потратила кучу денег на адвокатов, чтобы Джим не мог видеться с Генри больше двух дней в месяц. Когда он разрешил Генри посмотреть «Гарри Поттера», она потребовала у родительского координатора вдвое сократить это время ввиду его безответственности. Джим Лемонс боится, что месяцы, может, годы пройдут, прежде чем он вновь увидится с сыном. Вот так он и запомнит Генри перед долгой разлукой: одной туфли нет, глаза бессмысленные, как пятицентовики.

Он почесывает шею. Небольшая красная вмятина, там, где Шейла Клотч прижималась к нему большой серьгой, зудит.

Вот как Джефф Парк оказался на аттракционах.

В пятьдесят восемь лет мать Джеффа познакомилась с кем-то по компьютеру и переехала к нему во Флориду, в Мельбурн, в большой дом с видом на пляж. Джефф был в Финиксе, отдыхал на каникулах, и мать зазвала его к себе на неделю-другую.

В Мельбурне жизнь пришлась ему по вкусу: целая маленькая трехкомнатная квартира для него одного и внизу, вдоль пляжа, целых пять баров, где женщины расхаживали в купальниках. В саду на заднем дворе мамин новый муж вырастил чудесное дерево: апельсин, мандарин, сацума, кумкват и грейпфрут, привитые на лимонное дерево, на каждой ветви — свои плоды. По утрам Джефф выходил и набирал фруктов, из которых потом давил сок, густой и теплый от солнца.

Матери тоже было хорошо в этом доме. В бассейне она согнала пятнадцать паундов. Она стала не такой дерганой и больше не бесилась, если Джефф обыгрывал ее в криббидж, в который они каждый день играли после обеда. Джефф задержался у нее на четыре месяца и решил, что может позволить себе задержаться и еще на четыре, а то и больше.

Мамин новый муж, Дэвид, был человеком неразговорчивым и не часто общался с Джеффом Парком. Окулист на пенсии, на исходе седьмого десятка, он все время проводил в оранжерее, где выращивал пионы для выставок, тяжелые и красные, как сердце теленка.

День сменял другой день, а мужчины так и не обменивались ни словом. Но на прошлой неделе он как-то пришел в комнату к Джеффу и обратился к нему.

— Джеффри, ты не мог бы оказать мне одну услугу? — С этими словами он поставил на его тумбочку банку с полировочным воском.

И три часа рассерженный Джефф провел под жарким солнцем на белой бетонной площадке у входа, натирая воском стариковский «Вольво» и фургончик «Ауди», подаренный его матери.

Сегодня Джефф отдыхал на террасе, читал журнал, и тут подъехал Дэвид на пикапе «Шевроле» и вручил Джеффу еще банку воска. Как он объяснил, машина принадлежит его знакомому из вокального квартета, у которого больные руки.

— Вы хотите, чтобы я натер тачку вашего приятеля? — уточнил Джефф.

— Верно.

Джефф посмеялся и снова погрузился в чтение. Сказал: «Мило», — на что старик залепил ему не слабую пощечину. После чего в ход пошли ноги, и на кирпичном полу террасы случилась потасовка. Седой джентльмен исторгал слюну и ненависть, скопившуюся за четыре месяца. Джефф уложил Дэвида на лопатки и придавил его жилистые руки коленями. Он не хотел бить Дэвида, надеясь, что через минуту-другую горячка отпустит отчима, но из того по-прежнему валил дым, он весь побагровел, пытаясь высвободиться.

Мать выбежала и причитала у бассейна. Джефф сказал старику, что сейчас уйдет — и с террасы, и из этого дома от греха подальше. Дэвид закрыл глаза и кивнул. А когда Джефф отпустил руки отчима, тот дернулся, пытаясь укусить Джеффа за яйца. Но промахнулся, и его челюсти сомкнулись на внутренней стороне бедра Джеффа как раз там, где задрались шорты. Прокусил до крови. В тот момент Джефф и решил врезать старику, много раз врезать.

Когда все было кончено, темная кровь лилась из уха старика, а у Джеффа в ноге была дырка. Джефф Парк поднялся, собрал вещи в сумку и вышел, пройдя мимо матери через оранжерею, где как раз включились распылители.

Детектив останавливается у «Шхуны», узнать, где находились этим вечером в пятнадцать минут седьмого Леон и Джефф Парк. Леон отвечает, что он был прямо здесь, сидел на своем месте, где его видели не менее сотни поганцев. Джефф Парк говорит, что шел по обочине трассы № 1 из Мельбурна.

— Не самое убедительное алиби, — со смешком замечает детектив.

— Чего? Что случилось? — спрашивает Джефф Парк.

— Ну, все равно мы все выясним, когда вернемся, чтобы взять у вас всех образцы крови и волос, — говорит детектив.

Он списывает данные из водительских прав Джеффа и удаляется купить рогалик.

Когда полицейский ушел, из моторного отделения выбрался Эллис.

— Где тебя черти носили? — спрашивает Леон.

— Подрегулировал затвор, — отвечает Эллис.

Леон рассказывает про полицейского и пробы ДНК, Эллис сплевывает на землю.

— Точно какая-то дрянь стряслась, — говорит. — Без судебного ордера они не могут брать твои волосы.

— Мои могут взять, — говорит Джефф Парк. — Я ничего не делал.

Эллис ухмыляется.

— А хоть и сделал.

Очередь у входа на «Пиратскую шхуну» растет, среди посетителей — Шейла Клотч и ее пухлый сын. У Шейлы напудренное до белизны лицо, белые волосы, на ней белые джинсы и белый топ на бретельках. Кажется, что ребенок, с его синим гипсом, оранжевой рубашкой, розовыми щеками и черными волосами, вытянул все краски из матери.