Патриот. Жестокий роман о национальной идее

Гера кивнул, почувствовав, что в груди похолодело от нежелания встречаться с кем-то из «изданий с мировым именем», но он улыбнулся и обнял ее со словами:

– Ты заботишься обо мне, словно мой персональный Иисус.

– Я лучше Иисуса, милый. Так я позвоню своим друзьям, скажу, что ты не против увидеться с ними?

– Да. Скажи им, что я не против. Позвони своим друзьям.

Часть III

Наш человек в Лэнгли

Торпеда в бою

Генерал Петя подошел к окну и прикрыл форточку. В кабинет натянуло прохлады из леса: шел уже январь, а снегу не было и в помине, и казалось, что повсюду в комнате расползлась эта влажная, холодная стынь. Генерал еще немного постоял возле окна, разглядывая стоящие за забором черные стволы, похрустел фалангами выбитых в волейбольных поединках на кубок «Динамо» пальцев и повернулся к Гере, сидящему в кресле возле громадного камина, в котором за жаропрочным стеклом весело отплясывали огненные человечки.

…Гера позвонил Сеченову в тот же день после того, как Кира посоветовала ему встретиться с некими умными людьми, не то с журналистами, не то еще черт знает с кем, в Вашингтоне. Сеченов, как показалось Гере при телефонном разговоре, не то что не удивился, а вообще отреагировал в стиле «тоже мне новость». Впрочем, место и время встречи назначил в тот же день и конспирацией пренебрегать не позволил. Гера отпустил шофера возле здания Манежа, сказал, что у него долгая попойка с какими-то журналюгами и что он позвонит, когда освободится, шоферу его ждать нет надобности. Сложнее всего было сочинить что-то для Киры, и он, соорудив на лице виноватую мину в оправдательном тоне, стал объяснять что-то о потребностях бывшей жены и о том, что кому же, как не ему, помочь ей, сидящей с ребенком и из-за того ограниченной и в средствах, и во времени. На тот случай, если Брикер поинтересуется у шофера, куда это тот отвозил Геру, наш пройдоха был готов с возмущением ответить на это, что он не собирается посвящать шоферов, уборщиц и охранников в свою личную жизнь, и это, по мнению Геры, было бы для Киры вполне исчерпывающим объяснением.

В метро Гера доехал до «Южной», а там, поднявшись наверх, поймал лихача и попросил его отвезти себя в аэропорт Домодедово. В Домодедове он послонялся немного по залу аэропорта, выпил чашку невкусного чая и встретился с неприметного вида мужичком, который, поведя глазами, показал Гере, чтобы тот следовал за ним. Они спустились в туалет, и, улучив момент, когда на лестнице не оказалось ни одного человека, мужичок повернулся, протянул Гере ключи и назвал ему марку, номер автомобиля и место на стоянке, где можно его найти. Автомобиль оказался такой же неприметной «Нексией» какого-то цвета, в меру грязной и с треснувшим лобовым стеклом. Сев в «Нексию», Гера обнаружил на полу возле соседнего пассажирского сиденья смятый листок бумаги, развернув который увидел, что листок – это не просто листок, а схема проезда. Нарисовано все было доходчиво, понятно, и Гера минут через десять неспешной езды вкатился на территорию дачного товарищества «Красный бурильщик». Улыбка, которую вызвало это название, исчезла с его лица, как только он вынужден был остановиться перед сваренным из трубы «сотки» шлагбаумом, возле которого не было ни единой души, а из земли торчал какой-то шест с укрепленным на нем переговорным устройством. Гера вышел, подошел к устройству, на котором не было ни единой кнопки. Несколько секунд постоял возле него, переминаясь с ноги на ногу, и собирался уже набрать Сеченову, как вдруг устройство совершенно внезапно спросило командным голосом:

– Имя?!

– Э-ээ… Герман Кленовский.

– Проезжайте.

Тяжеленная труба бесшумно пошла вверх, и Гера уже без приключений въехал на территорию дачи генерала Пети, которая использовалась Сеченовым для собственных, одиноких «раздумных дней», была его «личным медвежьим углом», и знали о ее существовании всего несколько человек из тех, кому знать об этом было положено по службе.

Их разговор начался не сразу, и после короткого приветствия генерал Петя указал ему на кресло, а сам вышел и с кем-то долго говорил по телефону, а вот о чем, Гере разобрать так и не удалось, как он ни напрягал слух. Окно в кабинете было открыто, вокруг становилось все холодней, и Гера уже пожалел, что оставил свое теплое, верблюжьей шерсти пальто внизу…

…– Вот, Петр, какое дело. Девушка эта, Кира, которая раньше у Поплавского работала, она…

– Да знаю я все. – Генерал Петя перекатывался с пятки на носок и, держа руки в карманах домашних полуспортивных брюк, улыбался. – Думаешь, что мне, старику, неинтересно, чем вы там, молодежь, забавляетесь? И про Киру эту знаю, и про то, как она тебя от жены утащила, как щуку на блесне. И еще кой-чего мне известно.

– Ну… я-то просто хотел поделиться… Так… В голову вот пришло…

– Делись, чего тянешь. Если с кем еще и осталось делиться, так это со мной, а все остальные как прореха в кармане: положишь словечко, ан его уж какая-то собака мусолит.

– Я же в Америку должен ехать, договор подписывать. Вот, поделился с ней, а она попросила, чтобы я встретился с какими-то ее людьми. Вроде бы как из периодики, только вот я подумал, а черт их знает, откуда они на самом деле. Может, я зря кипешую, вы уж не сердитесь, Петр. Просто вы тогда сказали, что будете рады, если я позвоню, и вот… Я подумал, чем не повод?

– Повод. Черт тебя угораздил связаться с этой бабой. Подмахивает, что ли, хорошо?

Гера напрягся. Он не любил обсуждать свои постельные дела, тем более если речь шла о близком человеке, но не возмущаться же он сюда пришел! Сдержанно кивнул:

– Да неплохо, вроде бы…

– Угу… Она, Гера, еще кой-кому подмахивает, будь здоров. Шефу твоему, Рогачеву Петру Сергеевичу. Ну-ну, – генерал Петя вытянул вперед руку, успокаивая собеседника жестом, – не надо так переживать. Сиди, где сидел, да и я, пожалуй, присяду. – Сеченов подвинул пустое кресло поближе к камину и с довольным покряхтыванием опустился в него. – Эх, косточки погреть. Хорошо!

– Петр, а можно как-то поподробнее?

– Да, конечно, можно, чего там. Вон возьми со стола конверт желтый, большой. Поковыряйся, может, найдешь пару фотографий эротического содержания.

Гера вскочил, бросился к столу, схватил большой желтый конверт и, оторвав от края полоску бумаги, запустил внутрь руку. Пальцами ощутил скользкий глянец фотобумаги…

На нескольких фотографиях, почти художественного качества, с близкого расстояния (видимо, аппаратура была с серьезным объективом) были запечатлены весьма довольные собой Брикер и Рогачев, сидящие в каком-то не то клубе, не то ресторане и целующиеся взасос. Также фотограф-невидимка запечатлел сладкую парочку возле дома Рогачева в Серебряном Бору: они нагишом бегали по двору, видимо, перед этим хорошенько прогревшись и поблудив в бане… Фотомонтаж, даже самый мастерский, исключался: слишком тесно на некоторых фотографиях переплелись тела главного идеолога и Гериной возлюбленной. Гера открыл рот и стоял посреди Петиного кабинета в полной растерянности, имея в одной руке пачку скабрезных фотографий, а в другой – конверт веселенького цвета.

– Ну, как фотки? Заценил? – Генерал Петя откинулся в кресле, закинул ногу на ногу, а руки за голову. – Да ты садись, чего стоишь, как будто шест проглотил.

Гера ссутулившись побрел к креслу, плюхнулся в него мешком и, облапив ладонью собственный лоб, глухо вымолвил:

– Вот сука, а…

– Да не то слово, – поддакнул генерал, – прямо двустволка. Тебе, небось, говорила, что к подружке за город ездила, а у той мама больна или еще что-нибудь такое?

– Говорила…

– Вишь ты, у нее какая мама-то. Это не мама, это целый папа, вон как яйца болтаются.

– Убью гадину.

– Да не гадина она, чего ты так на нее взъелся. Ты вон ради нее жену бросил с малышом.