Дальний приход (сборник)

Думая так, подконопатил Семен Порфирьевич самые большие щели, потом забросил в лодку пустые мешки и, оттолкнувшись от берега, двинулся в путь.

Мотор заработал сразу. Семен Порфирьевич вырулил на фарватер и, зажав под мышкой конец рулевого шеста, похлопал себя по карманам. Дорога предстояла дальняя. Все прямо, прямо, вниз по реке, и можно было покурить, неторопливо посматривая на берега.

Вдоль берегов окнами на реку стояли дома. Наклоненные к реке, серели перед ними выкопанные огороды. Кое-где жгли ботву, и стлался к воде синеватый дымок костров. Иногда череда домов прерывалась, и вплотную к воде подступали опаленные сентябрьским воздухом рощицы. Березки только начали светлеть, а осинки полыхали вовсю.

Еще не привык глаз к этой осенней красе. Только второй день после нескончаемых холодных дождей проглянуло солнце…

Это, как говорил вчера диктор по телевизору, зародившийся где-то у далеких Азорских островов антициклон добрался и сюда, пригрев начинающую зябнуть землю, принес с собой бабье лето…

И так светло и тихо стояли над водой опаленные сентябрем рощи, так задумчива и прозрачна была даль, что сжалось сердце Семена Порфирьевича от скоротечности этой красоты.

А мимо по реке — вверх и вниз — неслись, подпрыгивая на волнах и поднимая шлейфы водяной пыли, скоростные «Днепры» и «Прогрессы». Стремительно обгоняли они Семена Порфирьевича и исчезали из глаз, превращаясь в крохотные точки. Семен Порфирьевич понимал, конечно, почему стесняется сын ездить на его моторке, но понимал это как-то отстраненно и равнодушно. Ему самому немного оставалось пути и ни к чему было пересаживаться на другой транспорт.

Аккуратно задавив пальцами огонек докуренной сигареты, он оглянулся назад. Уже порядочно натекло воды. Вода поднялась до крутящегося маховика, и тот разбрасывал по воздуху радужную, пахнущую бензином водяную пыль. Осторожно, ступая по бортам, перебрался Семен Порфирьевич через мотор на корму и начал вычерпывать воду. Потом той же помятой алюминиевой кастрюлькой зачерпнул воды за бортом, попил. Снова полез в карман за сигаретами.

По-прежнему тянулись дома вдоль реки. Пригретые солнышком, и они казались сейчас празднично красивыми.

— Тесним, тесним матерь-природу, — пробормотал Семен Порфирьевич. — Отжимаем от реки… Мху нарвать — этаку даль надо ехать…

На болоте осень чувствовалась сильнее. Здешние березки прожелтели насквозь и осыпали на кочки, на изумрудный и яшмовый мох копеечки своих листьев. Этой лиственной мелочью были наполнены и бочажки с темной болотной водой. На кочках, видная издалека, словно розовые фонарики, полыхала начинающая зреть клюква. Вызревшие ягоды держались солиднее, они сливались по цвету с бурым мхом и не сразу бросались в глаза.

Болото было пусто. Подъезжая, не заметил здесь Семен Порфирьевич ни одной моторки и потому-то, когда услышал сзади:

— Это не ты ль, Семушка? — не сразу обернулся.

Жутковато на пустом болоте прозвучал обращенный к нему голос.

Семен Порфирьевич внутренне замер, а рукой продолжал заталкивать в мешок мох. Потом только повернулся.

И чуть не выматюгался.

Рядом с двумя корзинами клюквы стояла его сверстница, бабка Лиза Стрешнева.

— Ой! — всплеснула руками старуха. — Семушка и есть. А я тебя ведь издаля заметила, только наверняка признать не могла.

— Я-то Семен, — пробурчал Семен Порфирьевич. — А тебя-то какой леший, старая, занес сюда?

— Дак клюквы побрать приехала, — кивая на корзины, отвечала старуха.

— А-а… — Семен Порфирьевич, нагнувшись, снова принялся рвать мох.

— А ты мох рвешь, Семушка? — не отставала бабка Лиза. — Подруб ладишь делать или так, на баньку?

Семен Порфирьевич ничего не отвечал ей, аккуратно обдирая кочку. Мох отставал легко, прядь за прядью, обнажая рыжеватую, болотную землю.

— Шесть мешков тебе рвать-то? — удивилась бабка Лиза и, присев на корточки, спросила: — Помогчи, может?

— Помоги, если не шутишь.

— Помогу-помогу, — сухонькие пальцы бабки Лизы забегали по болотной кочке. — Чего ж не помочь хорошему человеку? А человек-то ты, сразу видно, хороший.

— Разглядела, что ли, теперь?

— Ага, Семушка, разглядела…

Семен Порфирьевич только хмыкнул, и теперь оба замолчали. Только когда наполнили мешки, — а вдвоем-то скоро они их наполнили, — Семен Порфирьевич вытер пот и, вытащив сигарету, опустился на мешок.

— Сюды-то как тебя занесло? — спросил он, закуривая.

Синеватым дымком сигареты заволокло на мгновение прогорающие до самого нутра березки, чистое пространство реки, но тут же дымок рассеялся, снова прозрачным стал воздух.

— Дак вот, клюкву поехала побрать, — вздохнув, ответила бабка Лиза. — Самой-то уж не до ягоды, может, и помру зимой, доче послать надо. А не принесет ведь никто, самой брать надо. Вот и пособирала.

— Да я вижу, что не грибы собирала, — усмехнулся Семен Порфирьевич. — Сюда-то как попала? Пешком, что ль, прибрела?

— Сусед взял на моторку. Трешки им с приятелем не хватало, вот и взял. На бензин, говорит. А сами-то тоже вроде как за клюквой сюда ехали.

— Отстала от них, что ли?

— Не совсем чтоб отстала, а получилось так… — виновато проговорила бабка Лиза. — Они на болото меня точно свезли. Ну, вначале тоже пособирали. По одной ласте не набрали, а потом под кустик и за бутылочку. А я знай себе собираю. Еще корзину недобрала, слышу, кричат меня. «Дак што ж это такое? — думаю. — Три рубля у меня взяли, а и корзинку насобирать не дадут». Ну и притаилась за кустиками, беру ягоды и не откликаюсь. Думаю, подождут, тоже поберут ягод. А они поматюгались и в лодку. Я, когда мотор-то услышала, корзинку бросила да на берег. Дак куда там… Они уже в черную точечку превратившись. И опять ведь я не испугалась вначале. Думаю, в магазин съездят да воротятся. Мыслимое ли дело, подряженную за три рубля пассажирку на болоте бросить! А у их, видно, и совесть всю вином залило.

— Значит, бросили?

— Бросили, Семушка, бросили, — смахивая с глаз слезинки, отвечала бабка Лиза. — Как нелюди какие. Помирать на болоте бросили.

— Испугалась небось?

— Не знаю… — Бабка Лиза вздохнула. — Ты вот мне объясни лучше, Семушка. Как же это так получается? Раньше против нынешнего лодок в десять раз меньше было, а на болото, бывало, съездить, дак сами звали. А теперь и лодок столько, и трешку дашь за провоз, а все равно не знать, как домой доберешься…

— Лодки другие стали, — неохотно ответил Семен Порфирьевич. — В такую лодку лишнего пассажира взять — скорость падает. А это время, ну и бензину опять же больше требуется. Вот и не берут за так пассажиров.

— Скорость… — задумчиво повторила бабка Лиза, словно бы пробуя это слово на вкус. — А на что тогда скорость-то эта, если она людей друг другу врагами делает? Если разъединение от ней одно?

Ничего не ответил на это Семен Порфирьевич.

— Ишь ты, — сказал он, вытаскивая рукой прядь мху. — Добрый какой мох-то. Бревно, понимаешь ли, сгниет, а он ничего, держаться будет.

И тут же без всякого перехода добавил:

— А ты ловка, Лизавета Петровна, мох-то драть.

— С деревни сама, дак знакомое дело, — чуть зардевшись, отвечала старуха. — Это сейчас не растет ничего. А раньше-то и лен ростили. А я и его ловка драть была.

И засмеялась, прикрывая морщинистой ладошкой рот.

Потом как-то сразу смолкла и озабоченно взглянула на Семена Порфирьевича.

— Семушка, — сказала она. — А у тебя-то каково на лодке со скоростью? Можно будет меня взять?

Назад против течения моторка ползла еще медленней, и снова загляделся Семен Порфирьевич на тихие, пригретые солнышком берега.

Ласковый ветерок дул навстречу.

Бабка Лиза, сидевшая впереди, стянула косынку, подставляясь этому теплому ветерку. Глядя на нее, расстегнул фуфайку и Семен Порфирьевич.

— Тепло-то как, а? — наклоняясь, сказал он.

— Дак ведь бабье лето пришло, — ответила бабка Лиза.