Я — посланник

— Ну тогда давай, вылезай. Потому что я никуда отсюда уходить не собираюсь, — говорю я.

Моя тень накрывает пацана с головой, но он не двигается с места. Как я и думал, дальше слов у него дело не пошло. Он принимается выдирать траву и бросать на дорогу. Рвет стебли, будто это чьи-то волосы, — хищно и злобно.

Постояв, я сажусь в канаву в паре метров от него. Между нами висит пустота нереализованной угрозы. Мои слова разбивают ее.

— Что случилось-то? — спрашиваю я, не глядя в его сторону.

Если не смотреть, он точно разговорится.

Как я и думал, Гейвин выдает исчерпывающий ответ:

— Мой брат — злобный засранец. Я убью его!

— Звучит очень грозно…

— Издеваешься? — вспыхивает он.

Я качаю головой, все так же глядя перед собой:

— Да нет, зачем мне…

А сам думаю: «Какой же ты засранец…»

— Я убью его. Убью. Убью. Я — его — убью. Убью! — твердит он. Растрепанные космы мотаются, лицо перекошено ненавистью. Веснушки ярко вспыхивают в свете фонаря.

А я смотрю на мальчишку и обдумываю дальнейшие действия.

Интересно, братцы Роуз хоть раз в жизни попадали в серьезный переплет?

Думаю, им вскоре представится такая возможность.

J

Цвет ее губ

В четверг вечером все как обычно.

Энджи Каруссо идет на работу, а потом забирает детей из школы. Далее по плану парк, по дороге они долго обсуждают, какое кому мороженое купят. Один пытается схитрить и выбрать дешевое, а за это получить два рожка. Ребенок озвучивает свою стратагему Энджи, но та непоколебима: мороженое одно, и точка. Детка тут же отказывается от дешевой опции и выбирает шарик подороже.

Семейство Каруссо заходит в магазинчик. А я сижу на дальней скамье и жду, когда они выйдут. Наконец они вываливаются наружу, и теперь за мороженым иду я. И думаю: «Интересно, какое выбрать для Энджи?»

«Быстрее соображай, — подгоняю сам себя. — А то они далеко уйдут, не догонишь».

В конце концов я останавливаюсь на двух разных шариках: мятный с шоколадной крошкой и маракуйя, в вафельном рожке.

Выхожу и вижу: дети все еще лопают. Сидят рядком на скамеечке и радостно поедают свое мороженое.

Я подхожу.

Язык у меня заплетается — даже странно, что выходит выговорить все разом:

— Простите…

Они все разом оборачиваются. Энджи Каруссо вблизи оказывается еще красивее — и она жутко застенчива.

— Просто я пару раз видел вас здесь и заметил, что вы никогда не покупаете мороженого себе.

Энджи смотрит на меня как на сумасшедшего.

— Вот я и подумал: может, вам тоже хочется.

И вручаю ей рожок — крайне неуклюже, естественно. По вафле уже текут зеленые и желтые струйки.

А Энджи очень охотно протягивает руку, берет мороженое и смотрит на него — с удивлением и грустью. Долго так смотрит, несколько секунд. Потом слизывает сладкие струйки на вафле.

Закончив с рожком, она некоторое время примеривается собственно к мороженому — как к запретному плоду: «Вкушать? Не вкушать?» Бросает на меня осторожный взгляд — и откусывает от мятного шарика. Ее губы сразу становятся зелеными и сладкими, а дети уже пулей мчатся к горке. Только девочка остается рядом и замечает:

— Мамочка, смотри, сегодня и ты мороженое кушаешь!

Энджи треплет ее по волосам и отбрасывает с глаз челку:

— Точно, Кейзи, и я кушаю. А теперь, — улыбается она дочке, — поиграй с братиками.

Кейзи убегает, мы с Энджи остаемся на скамейке вдвоем.

Вечер выдался теплым и влажным.

Женщина ест мороженое, а я не знаю, куда девать руки. Энджи неторопливо, тщательно облизывает то мятный шарик, то маракуйевый. Языком проталкивает их в вафлю — чтобы не вывалились и в рожке не было пусто. Очень заметно — она не хочет, чтобы рожок пустел. Энджи старается продлить удовольствие.

Поедая мороженое, Энджи наблюдает за детьми. Я их не особо интересую, а маму они окликают постоянно: в данный момент спор идет о том, кто выше подлетает на качелях.

— Они у меня молодцы, — сообщает Энджи вафельному рожку. — Не всегда, конечно, но обычно хорошо себя ведут.

Покачав головой, она продолжает:

— Я раньше была… знаете ли… девушкой без комплексов. А теперь — что ж. У меня трое детей, и я совсем одна.

Она смотрит на качели, и по лицу видно: Энджи представляет себе детскую площадку без детей. Ею тут же овладевает чувство стыда. Похоже, она постоянно себя винит. За сожаления. Ей грустно, хотя детей она очень любит, это видно.

Я понимаю: жизнь больше ей не принадлежит. Она целиком отдана детям.

Энджи смотрит на них и плачет. По крайней мере, она может позволить себе эту маленькую слабость. На губах у нее мороженое, а по щекам текут слезы.

Да, теперь все иначе. И даже мороженое не такое вкусное.

Тем не менее, поднимаясь со скамейки, Энджи благодарит меня. Спрашивает мое имя, а я отвечаю, мол, неважно.

— Ну, неправда, — возражает она. — Я хочу знать.

Приходится сдаться:

— Эд. Меня зовут Эд.

— Вот и прекрасно, — говорит она. — Теперь я знаю, кому сказать спасибо. Спасибо, Эд.

Она продолжает благодарить, но самые прекрасные слова я слышу, уже собираясь уходить. Подбегает Кейзи. Дочка повисает на руке у мамы и говорит:

— Мамочка, мамочка, в следующий раз я дам тебе откусить от моего мороженого!

Почему-то я себя чувствую грустным и опустошенным. С другой стороны, я сделал все, что мог. Мороженое для мамы. Для Энджи Каруссо.

Никогда не забуду «мятный цвет» на ее губах.

Q

Кровь и ярость

Пришло время разобраться с братцами Роуз. Как я уже говорил, ребята, похоже, ни разу не попадали в серьезный переплет. Не оказывались в ситуации, когда нужно защищаться от внешнего врага. Драться между собой — сколько угодно. А что они будут делать, когда в лоб братцу даст кто-то чужой?

У меня есть их адрес.

И телефон.

В общем, я готов к спецоперации.

На следующей неделе мне опять выпадают сплошные дневные смены, так что вечерами я свободен — и хожу к их дому как на работу. Мальчишки только ругаются — не дерутся. Приходится возвращаться домой несолоно хлебавши.

На обратном пути я отмечаю про себя, где находится ближайшая телефонная будка — недалеко.

Следующие два вечера у меня рабочие, и это совсем неплохо. Братцы буквально только что не на шутку подрались, и для следующей серьезной битвы им нужно подкопить сил и злости. Я же хочу, чтобы Гейвин снова выбежал на улицу. Тогда-то я и сделаю свою неприятную, но нужную работу.

Драка случается в воскресенье вечером.

Два часа ожидания — и это наконец-то происходит. Дом вздрагивает от ударов и криков, и всхлипывающий Гейвин выкатывается наружу.

Он идет на то же место — в канаву.

Я за ним.

Моя тень подкрадывается к его ногам, мальчишка ворчит:

— Снова ты…

Я не даю ему шанса продолжить.

Мои руки протягиваются к воротнику и вздергивают Гейвина вверх.

Такое впечатление, что я стою рядом и наблюдаю за собой со стороны.

Смотрю, как заволакиваю Гейвина Роуза в кусты, валю на землю и метелю среди грязи и сухих опавших веток.

Пару раз впечатываю кулаком по скуле, безжалостно бью в солнечное сплетение.

Мальчишка плачет и скулит, моля о пощаде:

— Не убивайте меня, не убивайте, пожалуйста…

Я вижу его глаза, но избегаю встречать взгляд. Бью кулаком прямо в нос — так надежнее, теперь он не будет смотреть на меня. Гейвину больно, очень больно, но я продолжаю месить его кулаками. Мне нужно, чтобы к моему уходу он не мог сдвинуться с места.

Он боится.

И прямо-таки источает запах страха.

Запах поднимается и забивает мне ноздри.