Голубой бриллиант (Сборник)

захлестнувшей мутным и кровавым потоком всю страну.

Журналистов, впрочем, как и все население, интересовал один

главный из главных вопросов: когда милиция наведет порядок,

в частности в Москве, и есть ли хоть какие надежды.

Атакованный со всех сторон вопросами журналистов

заместитель министра не сказал ничего утешительного, кроме

констатации: да, преступность растет, притом возросли тяжкие

преступления: грабежи, убийства, нанесение телесных

повреждений, изнасилование. На брифинге Маша Зорянкина

представляла свою в самом деле независимую газету,

отражавшую позиции центристов, с некоторым уклоном в

вопросы православия и духовности. Неожиданно для себя

среди журналистов она увидела знакомого - Виктора Панова, с

которым училась на факультете журналистики. Панов когда-то

даже пытался за ней ухаживать, уверял, что у него к ней

серьезные намерения, но получил совершенно категорическое

"нет", женился не студентке медицинского института и вскоре с

молодой женой уехал в Израиль по вызову ее родителей.

Появление Виктора Панова на брифинге вызвало у Маши

некоторое любопытство, и прежде всего вопрос: прессу какой

страны представляет этот до крайности посредственный

репортер? Скорее всего Тель-Авивской, так как совсем

недавно были установлены дипломатические отношения с

государством Израиль. Панов несколько раз поднимал руку,

чтобы задать вопрос, но микрофон перехватили более

шустрые. Наконец он получил слово и представился: "Эмиль

Панкинд - российское телевидение".

Маша была сражена: "Эмиль Панкинд?" Не может быть,

что за наваждение? Она хорошо знала Виктора Панова и не

могла ошибиться, тем более что были они совсем рядом. Это

114

превращение Саввы в Павла рождало изумление и острое

любопытство. Получив ответ на свой в общем-то не

существенный вопрос, Виктор Панов, довольный собой, с

видом победителя обвел взглядом коллег и тут глаза его

скрестились с недоуменными глазами Маши. Он совсем не

смутился, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся,

вежливо кивнул и после окончания брифинга оказался рядом с

Зорянкиной, опередив ее суетливым градом слов: "Рад тебя

видеть. А ты ничуть не изменилась, даже похорошела. Ты от

какой газеты или агентства?" Маша только успела назвать

свою газету, как он опять с той же стремительной

поспешностью: "Как семья? Ты не вышла замуж? Давай

зайдем в ресторан, поговорим. У меня есть "зелененькие". И

вообще нам надо давно пообщаться, я искренне рад встрече.

Для меня это так неожиданно и приятно".

"Для меня неожиданно вдвойне, - успела вставить Маша.

- Но я не знаю, как тебя сейчас называть?" - В голосе ее

звучала едкая ирония. Но его это не смутило. "Ах, вот ты о

чем. Да там, в Иерусалиме, пришлось поменять имя и

фамилию, но душу поменять оказалось невозможно, - он

беспечно заулыбался крупными зубами, - и я решил

возвратиться в родные пенаты. А во второй раз менять имя не

стал, тем более что теперь пятый параграф потерял всякий

смысл. Считай, что то был псевдоним", - и на свежем лице его

играла невинная располагающая и доверительная улыбка.

Виктор-Эмиль сообщил, что с женой развелся, так как она

отказалась возвращаться в Россию, и намекнул, что намерен

обзаводиться новой семьей и полушутя прибавил: "Так что

прими к сведению, поскольку мы оба теперь свободны от

брачных уз и можем вернуться к прошлому. Как?" "Не было у

нас прошлого и будущее не светит", - язвительно улыбнулась

Маша. "Почему?" - всерьез спросил он. "Да хотя бы потому, что

увезешь ты и меня в Израиль или во Францию, а потом

бросишь". "Ну, тебе это не грозит. А насчет Франции - идет.

Такая мысль во мне родилась давно. Главное, что есть

возможность ее осуществить. Я имею в виду материальную

базу. Соглашайся не раздумывая".

И все так на полусерьезе с веселой дружеской

улыбочкой. "А то знаешь, Маша, бросай свою паршивую

газетенку и переходи к нам на теле. Я сделаю тебе протекцию".

- Тон его покровительственный, а глаза, как и прежде,

недоверчивые, блуждающие. Маша посмотрела на него

вызывающе, зрачки ее расширились и, не совладав с собой,

115

она ответила резко и угрюмо: "Спасибо Виктор-Эмиль, я свою

паршивую газетенку не променяю на твое пархатое

телевидение", - она надеялась что ее оскорбительные слова

положат конец их диалогу и случайной встрече. Но ничего

подобного: Панкинд спокойно проглотил ее дерзость и не

высказал чувства обиды и неловкости, пробормотав

примирительно с заискивающей улыбочкой: "Не будем

пререкаться. Ты извини меня, у меня невольно и совсем

безобидно сорвалось. Сейчас такое время, что любая

конфронтация рождает ожесточенность, а это, поверь мне,

опасно для обеих сторон и вообще".

Маша с холодной брезгливостью смотрела на него и

невольно вспоминала того, прежнего, институтского Виктора

Панова, который держался надменно, то с лисьей

вкрадчивостью, смотря по обстановке. Был он подозрителен и

льстив, высокомерен и сластолюбив, пошл и разнуздан. "Да,

он нисколько не изменился, этот Виктор-Эмиль". А он

продолжал, не повышая тона, грудным заунывным голосом:

"Если я правильно мыслю, ты ведешь криминальную хронику?

Хочешь, я подарю тебе потрясающий материал, сенсация,

пальчики оближешь, как говорили мы в студенческие годы. Для

телевидения не подходит, но очерк, репортаж прозвучит.

Представь себе: два брата-кооператора. Сколотили миллион

или несколько миллионов - кооператив посреднический. Сама

понимаешь - на производительном столько не заработаешь,

одного похитили, потребовав выкуп. Ну а дальше - такой

детектив, что никакой фантаст не придумает. - Он быстро

достал свою визитку и на обороте написал телефон и имя

одного из братьев-миллионеров и протянул ей: - Сошлись на

меня, встреться с ним, и он тебе расскажет весь

сногсшибательный детектив". Он так настойчиво и дружелюбно

предлагал этот маленький прямоугольник визитки и взгляд его

был таким невинным и добрым, что она не могла отказать и

положила его визитку к себе в сумочку. Он сделал развязную

попытку чмокнуть ее в щеку, но Маша уклонилась от поцелуя

резким движением головы. В глазах Панкинда сверкнул

злобный огонек: и он на прощанье сказал с холодной

настойчивостью: "Там мой телефон. Будет нужда - звони, не

стесняйся. Все мои предложения остаются в силе".

В троллейбусе, по пути домой, Маша подумала: "О каких

это предложениях он говорил? Ах, да - на телевидение

приглашал, на пархатое, - она внутренне рассмеялась. - И еще

116

делал предложение поехать во Францию. В качестве?

Очевидно, жены. Дурак. Индюк с воспаленным самолюбием".

На другой день вечером на квартире Зорянкиных

раздался телефонный звонок. Звонила Машина

одноклассница по школе Марлен Китаева, с которой она не

виделась уже лет пятнадцать. В школе они не были подругами

и не поддерживали знакомство после школы, и это удивило

Машу. Тем более что Марлен начала разговор так, словно они

расстались только вчера. "Сегодня я встретила Виктора

Панкинда", - весело сказала Марлен. "Эмиля Панкинда", -

поправила Маша. "Это одно и то же, - почему-то рассмеялась

Марлен. - Он мне сказал, что встречался с тобой и что ты

работаешь в какой-то церковной газете. Я удивилась, ты что, в