Голубой бриллиант (Сборник)

себе: не злоупотребляй, Гриша. И я зло не употребил. Я

вообще равнодушен к спиртному и держу его только для

друзей. Здесь сейчас я хочу выпить за вас, за редкостную

женщину, обозвавшую меня...

- Не надо, - порывисто и смущенно перебила Маша и

сделала предупреждающий жест рукой. - Я могла ошибиться,

приняв лебедя за гуся. - В ее словах звучала скрытая ирония,

которую он не заметил, и продолжал несколько напряженным

голосом:

- За ваше счастье, за ваше здоровье. - И в

возбужденном голосе его, и в грустных глазах чувствовалась

126

искренность и доброжелательность. И Маша почти

машинально и одновременно с ним опорожнила свою рюмку.

На яхте она осмотрительно пила вино, легкий хмель

создавал хорошее настроение, и Маша не раскаивалась, что

приняла приглашение. Гриша постоянно находился рядом с

ней, внимательный, предупредительный, предлагал ей

дегустировать различные марки хороших вин, дегустировал и

сам умеренными дозами, смотрел на Машу печальными

затуманенными глазами. День выдался солнечный,

ослепительный, море спокойное, изумрудное. Маше дышалось

легко и вольно, и она уже не чувствовала прежней неприязни к

Сиамскому. И вот теперь в "люксе" после рюмки коньяка она

ощутила в себе приятную возбужденность. Прежняя

настороженность и подозрительность ее уступила место

бесшабашной беспечности.

- Мария Сергеевна, не удивляйтесь, пожалуйста

выслушайте меня. И не говорите сразу "нет", - начал Сиамский

напряженным голосом, приняв строгий вид Он опять молча

наполнил обе рюмки коньяком - Маша при этом не очень

решительно протестовала - и продолжал: - И не говорите, что я

вас не знаю. Голос его дрогнул, напряженный взгляд

пронизывал Машу. - Будьте моей женой. Я сделаю вас царицей

мира. Ваша жизнь всегда будет, как сегодняшний день.

Маша выслушала его с любопытством и изумлением. И

не успела в ответ произнести и слова, как он поднял свою

рюмку и сказал:

- Мы пили за ваше счастье, а эту, последнюю выпьем за

наше с вами. - Маша отрицательно покачала головой и не

дотронулась до своей рюмки. - Не хотите за наше. Тогда за

мое. Пожелайте мне что-нибудь, чего не жалко для индюка.

Ну разве можно отказать в такой просьбе? Она пожелала

ему счастья и выпила до дна. Сказала:

- А замуж я не собираюсь. Пока...

- Что значит "пока"?

- Пока не полюблю.

И вот тогда-то произошло то, что нанесло Маше

душевную травму на всю жизнь. Внезапно черные глаза

Сиамского загорелись злым мятежным огнем, лицо судорожно

исказилось гримасой ожесточения и похоти. Он схватил Машу

в охапку железными мускулистыми руками, и она не успела

опомниться, закричать, как оказалась в его спальне на

широкой кровати. Тяжело дыша, исторгая злобное нетерпение,

он стал целовать ее по-звериному грубо, до боли, сорвал с нее

127

одежду и добился своего. Это неожиданное мгновенное

превращение галантного человека в садиста, в дикое

животное, его грубый мятежный напор парализовали

защитный инстинкт Маши, лишили ее способности оказать

серьезное сопротивление. Ее охватил ужас, сковал все тело,

она попыталась кричать, но рот ее был крепко зажат широкой

жесткой, как камень, рукой.

Придя в свою палату, Маша никому, даже Нине, решила

не рассказывать о насилии. Она кое-как привела в порядок

свое тело, разукрашенное подтеками, и на другой день улетела

в Москву. Билет на самолет достал Сиамский, Маша с

отвращением приняла от него эту услугу, потому что другого

выхода не было. Вся эта жуткая история кончилась

появлением на свет девочки, которую Маша назвала

Настенькой Зорянкиной.

2

В безморозном феврале 1992 года цветы в Москве были

единственным бездефицитным товаром. Розы, гвоздики, калы,

тюльпаны - на любой вкус, в любом количестве можно было

купить в любой точке и в самых неожиданных местах. Среди

зловонных куч отбросов, среди нечистот, в которые была

погружена столица некогда могучего государства, стояли

терпеливые самодовольные продавцы-цветочники и

предлагали свой вполне добротный товар, который так редко

выделялся на фоне мусора и грязи. Выращенные в теплых

краях, их продавали в основном молодые разодетые, сытые

русские женщины, в то время как хозяева этих цветов -

кавказцы рассиживали в московских ресторанах и кафе,

наслаждались прелестью жизни, которую даровала им

перестройка. Они били баклуши в оккупированном ими русском

городе, томно дожидаясь вечера, когда продавщицы цветов

выложат им дневную выручку, получат свою долю и лягут с

ними в постель. Покупателей цветов было не многим больше,

чем продавцов, но тем не менее цены держали прочно

стабильными и больно кусачими. Цветы, как и хорошая рыба, и

копчености, и шампанское с коньяком, составляли привилегию

нового, рожденного перестройкой класса. Да, это был

молодой, невиданный в России с семнадцатого года класс

хищных, алчных нуворишей, успевших при помощи

"дерьмократических" властей разграбить казну и начать за

награбленные у народа миллионы скупать в собственность

магазины, рестораны, предприятия. Купля-продажа народного

128

достояния называлась "цивилизованным", чуждым русскому

словом "приватизация", в которую Ельцин с лихорадочной

поспешностью, чуть ли не при помощи кнута, загонял

толстосумов. А они упирались, осмотрительно оглядывались и

не спешили выкладывать ворованные рубли, так как не было у

них уверенности, что новый капиталистический "порядок"

пришел навсегда. Они-то чувствовали, догадывались и знали,

что в недрах голодного, обнищавшего, обманом обобранного

народа зреют гроздья гнева, который со дня на день может

извергнуться такой силы вулканом, который испепелит и

снесет в тар-тарары вместе со "спасителем России" Ельциным

и созданный им мафиозный класс грабителей. И запылают

синим пламенем "мерседесы" и "тоеты", приватные магазины,

банки и биржи. И вся перестройка превратится в прах.

Алексей Петрович Иванов ходил вдоль цветочного ряда,

все еще не решив, что купить. Среди цветов главенствовали

гвоздики всевозможных оттенков, от ярко-красного до белого. И

по цене они были дешевле других. Иванов вообще любил

цветы, и в доме его постоянно стоял букет, особенно в сезон.

Но с тех пор, как цветочники взвинтили цены, Алексей

Петрович приспособился жить без цветов, надеясь на лучшее

будущее, когда цветы опять, как в доперестроечные времена,

будут продавать по общедоступным ценам. Иванов не был ни

жадным, ни прижимистым, но он привык во всех своих

расходах не выходить за пределы пенсии. Сейчас же, когда

нежданно-негаданно привалили доллары, полученные за

"Первую любовь", он мог себе позволить купить приличный и

дорогой букет. Но не доллары вывели его из мастерской на

цветочный рынок: не будь их, он все равно бы сегодня купил

цветы. Утром ему позвонила Маша Зорянкина и сказала, что

она будет счастлива посетить его студию в любое удобное для

него время. Два неожиданных слова ее так и застряли в

памяти Алексея Петровича - "счастлива" и "студия", вместо

"мастерская". Встречу назначили на завтра в первой половине

дня, поэтому цветы было решено приготовить заранее.

Любопытно, что, ожидая натурщицу Инну - жену сексолога, у

Иванова и мысли не было о цветах. Почему же волнуется

Алексей Петрович, ожидая Машу? Ведь и она ему нужна как

натурщица для завершения композиции "Девичьи грезы"?