Розы и хризантемы

— Ты знаешь, я тетю Надю очень люблю, — говорит мама, — но тем не менее она сумасшедшая. Ты помнишь, как она расстроила твой роман с Днестровским? А с Гришей? Тоже делала все, чтобы ваш брак не состоялся. Спасла только его настойчивость.

— Ниночка, я по дороге сюда заехала к нему — я имею в виду этого человека, который делал мне предложение.

— Да. И что же?

— Женат и годовалый ребенок. Ниночка! — Тетя Тамара заливается слезами. — Я так несчастна! У меня красные глаза, да?

Глаза у нее серые.

— Если нашелся приличный человек, то как можно было упускать? Сегодня женихи на дороге не валяются.

— Особенно у нас в Кривошеино, — кивает тетя Тамара и белым кружевным платочком промокает слезы. — Начальник милиции и фельдшер — вот и вся интеллигенция.

— Ах!.. — говорит мама.

— Да и те женатые и куча детей!

— Но ты не должна отчаиваться, — вздыхает мама, — ты такая молодая.

— Не такая уж и молодая — в декабре двадцать восемь.

— Двадцать восемь — это еще не сорок четыре.

— Ниночка! Неужели тебе сорок четыре? Невозможно поверить! Но у тебя другое положение — тебе не нужно никого искать. У тебя чудный муж. Удивительный человек! Умница.

— Ах, Тамарочка, со стороны всегда все кажется лучше, чем на самом деле, — говорит мама.

— Он замечательный, замечательный! Ниночка, это твое! — Она раскрывает чемодан и вытаскивает что-то, завернутое в белую тряпку.

— Что это? Бог с тобой! — пугается мама. — Это ты таскала за собой пять лет? Ведь это пуд весу!

— Ах, Ниночка, мамочка! Я скажу тебе правду: я хотела оставить в Таганроге. Мы бежали в такой спешке, а оно, если ты помнишь, было замуровано в печке.

— Ну конечно, помню!

— Но мама сказала: нет, нельзя оставлять. А что, если дом разбомбят?

— Ну и черт с ним! — говорит мама.

— Что, если мы не вернемся? Если кто-нибудь, не дай бог, обнаружит?

— Да и черт с ним!

— Нет. Она сказала: это Ниночкино, мы обязаны сберечь.

— Да пропади оно пропадом! Но если уж взяли, так надо было продать, обменять на продукты, на сахар, на масло — не знаю, на что угодно!

— Ниночка, мамочка, как мы могли? Это же твое! Вот! — Тетя Тамара распутывает одну и потом другую тряпку и раскладывает на столе ложки, вилки, ножи, какие-то маленькие блестящие мисочки, блюдечки, стаканчики. — Все тут, Ниночка. Пересчитай.

— Не буду я пересчитывать! За кого ты меня принимаешь! Вы обе сумасшедшие — и ты, и твоя мать.

— Да, ты знаешь, мы из Таганрога выехали ночью. Мама говорит: дай мне Ниночкин узел, а то ты уснешь и обронишь. Я говорю: а если я Ритку оброню? Она говорит: Ритка — твое имущество, а это — Ниночкино. — Тетя Тамара смеется. — У нее всю дорогу только и мыслей было что о твоем серебре. Вокруг такая стрельба, бомбежка, а она все об узле!

— Ах, боже мой, кому это нужно?! — говорит мама. — Ненормальные!

Бабушка подступает к столу.

— Эти щипчики, Ниноленьки, мои. Это мне Жорж привез из Варшавы.

— Какой Жорж? Из какой Варшавы? Ты что — совсем ополоумела? Это из моего сервиза. К ним была сахарница — стеклянная, в серебряной оправе.

— У тебя были похожие, а это мои, — спорит бабушка.

— Не выдумывай и не зли меня. — Мама хочет завернуть серебро, бабушка не дает.

— Твое я не прошу! Я хочу взять свое! Тамара, скажи ей!

— Ничего тут твоего нет. Убери руки! Свое ты проиграла в карты!

— Я — проиграла?! Я проиграла дом! А вещи я снесла к Сашке.

— Вот с него и требуй.

— А золото я после отдала Наде.

— Не выдумывай!

— Три пары часов на цепочке и одни на руку!

— Часы твои в ломбарде. Ты что, забыла? Сама перед войной просила меня положить в ломбард!

— А серьги?

— Какие серьга?

— С бриллиантами.

— Это у меня были серьги с бриллиантами, а у тебя были с бирюзой и с гранатами.

— И с бриллиантами!

— Не с бриллиантами, а с копеечными пуговицами, которые ты неизвестно зачем оправила в золото. Всю жизнь отличалась сумасшедшими выдумками.

— Жорж купил в Варшаве! — плачет бабушка. — А она не дает…

— Тетечка, миленькая, не плачьте! — просит тетя Тамара, целует ее и начинает плакать сама. — Что вы? Я приехала, а вы плачете! Ниночка, уступи ей — пусть возьмет.

— Ну да! — говорит мама. — Чтобы она продала и пропила!

— Еще была ваза с эмалью, — рассказывает бабушка, всхлипывая. — Я после взяла обратно, а щипчики остались!

— А я тебе говорю, что это щипчики из моего сервиза! — возмущается мама. — И все, не желаю больше на эту тему разговаривать! — Она прячет сверток в шкаф.

— Вазы я никакой не помню, — признается тетя Тамара. — А щипчики… Ну так ли это важно? Ниночка, тетечка, зачем ссориться? Светлана больна, а вы кричите. Соседи услышат.

— Я ни на кого не кричу, — говорит мама. — Все, инцидент исчерпан. Садитесь, будем есть.

Они усаживаются за стол, а я остаюсь лежать.

— Скажи ей! — требует бабушка.

— Тетечка, миленькая, я не знаю, я не помню… Меня тогда еще не было на свете.

— Ты была младенцем, — уточняет мама. — Тебе было два года. Мы бежали из Киева, а вы уже жили в Мариуполе.

Я закрываю глаза.

— Три цепочки с крестиками, — перечисляет бабушка, — часы мои и Жоржа, кольца обручальные, один перстень с изумрудом и другой с хризолитом, щипчики с эмалью… Эти вот самые!

Я слышу сквозь сон, как они то кричат, то шепчутся, то снова кричат…

— Значит, она врот! — жалуется бабушка. — Я снесла, чтобы она спратала, а она украла!

— Тетенька, зачем вы это говорите? Как вы можете так говорить? Вы же знаете, что это неправда!

— Украла и думает: шито-крыто!

— Как же так? Ниночка, почему? — Тетя Тамара плачет.

— Не слушай ты эту идиотку! — говорит мама.

— Я уйду, Ниночка, я тут не останусь! Я поеду к Тале. Я не хочу этого слышать.

Они уже не сидят за столом, а ругаются посреди комнаты.

— Ха, думает — никто не видит!

— Замолчи сейчас же! Убирайся отсюда вон! — Мама хватает бабушку за шиворот и волочет к двери. — Не понимаешь человеческих слов, пошла вон!

— Ниночка, мамочка, оставь ее! — просит тетя Тамара. — Как же так? Неужели мы стали такие жадные, такие скверные?..

— Не обращай внимания. Она просто выжила из ума.

— Воровка! — кричит бабушка, всовываясь в дверь.

— Кто воровка? Я — воровка? Ниночка, ты слышишь?! После всех мучений я еще и воровка!

— Воровка, воровка! И воровкина дочь!

Тетя Тамара бросается к двери, бабушка прячется. Тетя Тамара хватает стул и запускает им в дверь.

— Хамка! — взвизгивает за дверью бабушка.

— Вы сами бессовестная старуха! — Тетя Тамара опускается на табуретку. — Боже, какой позор! — рыдает она. — Зачем только я приехала!.. Светлана больна, а мы скандалим, как извозчики… Соседи все слышат. Ниночка, прости!

Рита молча сидит в уголке и смотрит на всех большими серыми глазами.

— Теперь ты видишь, в какой обстановке я живу, — вздыхает мама. — И это при второй группе инвалидности.

— Ужас, ужас, — всхлипывает тетя Тамара. — Она раньше не была такая.

— Большим умом она никогда не отличалась, — замечает мама, — а теперь совсем сдурела.

— Ниночка, неужели мы тоже будем такие? — спрашивает тетя Тамара, промокая глаза платочком.

— Кто знает — может, еще и хуже, — фыркает мама.

Мама стелет тете Тамаре и Рите на полу между моим топчаном и столом.

— Ниночка, мамочка, позволь, я сама.

— Что значит — сама? Ты же не знаешь.

— Ты только скажи, а я сделаю. Ах, Ниночка, я тебе доставляю столько хлопот!

— О чем ты говоришь!

Рита ложится, а мама с тетей Тамарой все сидят за столом и разговаривают.

— А это ты, верно, и не помнишь. — Мама раскатывает на столе свернутую рулоном картину.

Я думаю, что это бабушкины «Оленьчики», но нет, это не «Оленьчики». На картине нарисована женщина в красивом платье. Я вытягиваю шею, чтобы видеть получше.