Сладкая горечь слез

Но я знала только, что противная соседская тетка нас не любит. Об этом и думала, когда на следующий день подглядывала, чем занимается женщина, наследника которой я нечаянно подвергла опасности. Скрывшись за парапетом террасы, я наблюдала, как госпожа Юсуф устроила сыночка в саду и принялась хлопотать над ним, носиться в дом и обратно — приносила то попить, то поесть, то книжку, чтобы он не скучал, то игрушку, чтобы отвлечь от боли в сломанных конечностях. Но он не жаловался. Наконец мамаша скрылась в доме, и мальчишка поудобнее устроился в своем кресле, чтобы вздремнуть, как велели. И тут заметил меня — я не успела улизнуть со своего наблюдательного пункта.

— Ты — девчонка со стены.

— Меня зовут Дина, — хмуро буркнула я. Кто знает, может, мальчишка думает о нас так же, как его мать?

— Привет, Дина Со Стены. Меня зовут Умар.

Умар. Суннитское имя — одного из тех зловредных халифов^[79]. Ни один из шиитов никогда не даст своему сыну такого имени. Но говорил он вполне дружелюбно. Поразительно, особенно учитывая, что у него были все причины не испытывать ко мне симпатии.

— Мне жаль, что так получилось.

— Если бы тебе действительно было жаль, ты бы не стояла там, а то мне дурно от одной мысли, что ты опять свалишься.

Я виновато сделала шаг назад.

— Погоди! Вернись, а то теперь мне не видно тебя, Дина Со Стены.

Я подошла поближе, чтобы он мог меня видеть.

— Так лучше. Ну а фрукты достать удалось?

— Прости?

— Дело стоило такого риска, если тебе удалось добыть плоды джамун.

— А, да. Когда я свалилась, в руке у меня была полная горсть джамун. В суматохе я и не заметила, только когда домой пришла, увидела. Я их так сильно сдавила, что сок потек по рукаву. Мама даже подумала, что это кровь.

Он рассмеялся.

— Ты их хотя бы съела?

— He-а, не смогла. Уж очень плохо мне было.

— Да и раздавила все в лепешку.

— Ну да. И это тоже. Больно тебе?

— Чуть-чуть.

— Прости меня, Умар. И спасибо.

— За что это? — нахмурился он.

Я замялась, смущенная пафосом слов, которые все же решилась произнести вслух.

— За то, что спас мне жизнь.

— И что, я правда это сделал?

— Ну конечно! Если бы тебя там внизу не было, я бы упала прямо на землю! И наверняка разбилась бы насмерть!

— Кто бы мог подумать, что я такой герой?

— Герой? Я ничего подобного не говорила.

— Разве?

— Ну да. Ты случайно оказался под деревом. В правильном месте в нужное время.

— Или в неправильном, если принять во внимание сломанные кости. Но если ты так думаешь, значит, нет никаких причин благодарить меня, ведь так? Поскольку ты ничем мне не обязана.

— Э-э… я не это хотела сказать. Я просто имела в виду, что… ну, герой — это тот, кто сделал нечто большее, чем просто стоял под деревом и смягчил чье-то падение. Герой — он должен что-то сделать. А не просто оказаться.

— Откуда ты знаешь, что я ничего не сделал? Я предупредил тебя, так?

— Да, верно.

— И протянул руки, чтобы поймать тебя.

— Правда?

— Не знаю. Но вполне возможно. Да, точно, именно так я и поступил.

— Не верю.

— Ты мне не веришь?! Я спас тебе жизнь — по твоим же собственным словам, — а ты теперь обвиняешь меня во лжи?

На это мне нечего было возразить. В конце концов, я уже поблагодарила его.

— Кроме того, ты свалилась из-за своей собственной жадности. Вообще-то грубо и невежливо, когда человек, который упал с большой высоты, подвергает сомнению слова спасителя. Между прочим, я мог отойти в сторонку. И что бы тогда с тобой было? Лепешка.

— Об этом я не подумала. Тогда, пожалуй, тебя можно назвать героем. За то, что не отошел в сторонку. Если не сделать что-то, тоже считается. — Но я все еще сомневалась. — А почему ты не сделал? В смысле, не отошел?

— Я об этом и не думал. Времени не было. Но даже если бы у меня была возможность все обдумать, я все равно не отошел бы в сторону, Дина Со Стены. Я врос бы в землю, протянул руки и поймал тебя.

— Ладно… Спасибо тебе. За то, что спас мне жизнь.

Из дома вышла его мать, и я почла за лучшее юркнуть в укрытие, услышав:

— Почему ты смеешься?

Я затаила дыхание. Вдруг он меня выдаст и злобная тетка примется ругать за то, что болтаю с ее сыночком — шиитка, которая его покалечила.

— Книжка смешная.

На следующий день в то же самое время он вновь сидел в саду. Когда мать ушла в дом, он окликнул меня, каким-то чудом догадавшись, что я здесь.

— Расскажи мне что-нибудь, Дина Со Стены.

И я рассказала сказку про обезьяну и крокодила. Рассмешила, добавив слова моего папы про то, как обезьяна шлепнулась на крокодила, перепугав и прогнав его. Так началась наша дружба. Мы были детьми, просто соседями. Совсем маленькими, поэтому то, что он мальчик, а я — девочка, он — суннит, я — шиитка, не имело большого значения. Но тем не менее мы были достаточно разумны, чтобы понимать разделяющие нас границы и держать в тайне наши отношения. Без особого успеха, конечно, поскольку большая часть нашего общения проходила на пространстве между моей террасой и его садом и укрыться от наблюдателей не было никакой возможности, разве что мне постоянно нырять за парапет, что со временем я научилась делать довольно ловко. Однажды я замешкалась и успела заметить выражение лица его матери — ледяная ненависть. Вполне достаточно, чтобы впредь прятаться шустрее.

Обычный распорядок дня Умара ничем не отличался от жизни остальных мальчишек нашего квартала. Будучи мальчиком, он не был заперт в границах своего дома. Мальчишки могли бегать по улице, кататься на велосипеде, играть в крикет. Умар, конечно, был еще слишком мал, чтобы самостоятельно ездить на автобусе или рикше, ходить в кино и гулять по городу, как взрослые мальчишки. Но я-то могла без родителей ездить только в школу и обратно — на двухколесной тонге^[80], которой правил специально для этого нанятый извозчик, — и всегда в сопровождении Мэйси. Мой мир, девчоночий, был гораздо меньше, чем его. Но теперь Умар тоже вынужден был торчать дома. И единственным товарищем ему оказалась я. К тому времени, как Умар выздоровел, наши ежедневные разговоры превратились в привычку. Он вернулся в свой большой мужской мир, но по-прежнему проводил дома все послеобеденное время. Со мной. Несколько месяцев никто ничего об этом не говорил. Но постепенно наша с Умаром дружба стала постоянной темой бесед моих родителей — бесконечные споры, все время сводившиеся к одному и тому же, с чего бы ни начинались.

— Дочь отбивается от рук, и ты ни слова не говоришь! Скоро все соседи только об этом и будут судачить! Это необходимо прекратить. Пока эта вахаббитка не нашла повод еще в чем-нибудь нас обвинить, — начинала мама, обращаясь к газете, которую отец держал перед собой. Она ждала ответа, постепенно теряя терпение. Не получив желаемой реакции, она продолжала, гораздо менее сдержанно: — Меня кто-нибудь слушает?!

— Я слушаю. Хотя стараюсь не слышать, — вздыхал папа, оставляя попытки спокойно почитать газету.

— Это необходимо прекратить, — заводила свое мама.

— Они всего лишь дети.

— Да, дети. Которые скоро станут взрослыми.

— Ты не дашь мне об этом забыть.

— И что ты намерен делать?

— Но ты же не хочешь, чтобы я поступил, как отец из какой-нибудь дурацкой трагической истории в древности? Почему-то часто упускают из внимания тот факт, что подобные родители обычно плохо кончают, хотя и остаются в анналах истории.

Мама на шутки не реагировала.

— Не время философствовать. Необходимо что-то делать.

— Чего ты от меня хочешь? Запретить им общаться? Опять же, вспомни историю — будет только хуже.

— Необходимо что-нибудь сделать. — Маму невозможно было отвлечь от главной темы.

— Необходимо? А что, если мы ничего не сделаем? Скорее всего, дружба, начавшаяся случайно, продержится еще какое-то время, а потом дети вырастут и все закончится само собой.