Дочь Шидзуко

— Пора на работу. Надо еще заскочить домой — оставить сумку и взять форменную одежду.

— Подвести тебя?

— Зачем? Тут идти-то всего несколько кварталов.

— Тогда до ресторана подброшу.

— Не беспокойся. Днем меня подхватывает одна наша официантка. Мы с ней в одну смену работаем.

— Ладно. Хотя бы провожу тебя до дому, — Исаму встал. Его фотоаппарат неожиданно упал на землю. Сев на скамейку, он поднял его. — Ремешок оборвался...

— Дай посмотрю, — Юки села рядом и положила фотоаппарат себе на колени. Она быстро поняла, в чем дело. — Куда-то делась пряжка от ремешка. Отлетела, наверное.

Исаму поискал в траве и вскоре нашел маленькую металлическую деталь.

— Теперь чини сам, — сказала Юки, отдавая ему аппарат. — Это твоя вещь, ты должен знать, что делать, если ремешок опять расстегнется. Смотри... — Она вложила один конец ремешка в его правую руку, а пряжку, закрепленную на другом конце, — в левую. — Смотри, делаешь так, будто застегиваешь ремень на поясе. Понял? — Юки заставила Исаму проделать все как надо. — Нет, не так. Держи пряжку прямо. Не верти ее.

— Сказать по правде, — сказал Исаму, заглядывая ей в глаза, — я просто придумал повод побыть с тобой подольше. Дело не в фотоаппарате, — обняв Юки за плечи, он притянул ее к себе. — Когда ты уехала, я целыми днями о тебе думал.

Юки встала, ее сердце забилось быстрее. Исаму потянулся к ней, взял за руку. Она ее не отдернула. Исаму слегка прикоснулся губами к запястью. Юки стояла в нерешительности, Исаму выглядел необычайно серьезным. Что- то его, видимо, печалило. Оба они долго молчали. Наконец, Юки мягко высвободила свою руку из его руки и медленно пошла прочь. Она обернулась, лишь оказавшись в соседнем дворе. Исаму по-прежнему сидел на скамейке, а его фотоаппарат снова валялся на земле.

— Позвоню после работы! — прокричала Юки. — До встречи!

Выйдя со двора на улицу, она бросилась бежать к своему пансиону. И только очутившись перед дверью своей комнаты и достав ключ, она спохватилась, что забыла дорожную сумку в кухне у Исаму

В половине первого, когда все столы, кроме одного, были заняты, в дверях ресторана показался его постоянный посетитель, господин Сато. К нему навстречу тут же устремилась старшая официантка, чтобы проводить его до стола, но оба остановились на полпути и долго о чем-то говорили. Юки, обслуживая своих клиентов, краем глаза заметила, что старшая официантка и господин Сато все время поглядывают в ее сторону. В конце концов, господин Сато остался стоять у дверей, видимо, дожидаясь, что его пригласят за какой-нибудь другой столик. Юки сообразила: единственный свободный столик находился на ее «территории». Направляясь в кухню за очередными блюдами, она облегченно воздохнула и даже почувствовала некое злорадство: господин Сато не желает садиться за ее стол. Как он объяснил это старшей официантке, Юки совершенно наплевать. Пусть говорит, что хочет. И даже если бы он сел за ее стол, она не стала бы его обслуживать.

А случилось вот что. С месяц назад господин Сато заявился на ланч лишь в половине третьего и совершенно пьяный — еле стоял на ногах. Он был постоянным посетителем, потому к нему проявили снисхождение. Старшая официантка усадила его, хотя время ланча подходило к концу, и зал почти опустел. Юки приняла у него заказ, и тут господин Сато уронил на пол вилку, потребовав, чтобы ему подали другую. Когда Юки клала на стол чистую вилку, господин Сато вцепился в ее свободную руку и сильно сжал ее пальцы. Юки поднесла вилку к его носу:

— Не будем играть в кошки-мышки. Эта вилка достаточно острая, чтобы пропороть вам кожу. — Она не повысила голоса, и казалась совершенно спокойной, только глаза ее чуть сузились. Господин Сато мгновенно выпустил ее руку.

Никто ничего не увидел и не услышал. Единственным свидетелем оказалась официантка Кадзуко, хлопотавшая поблизости.

— У тебя железные нервы, — сказала она Юки. — Окажись я на твоем месте — закатила бы истерику.

— С какой стати! И что тут ужасного? — пожала плечами Юки.

Когда ее охватывала ярость, она обычно не волновалась, тем более если знала: правда на ее стороне. Заказ был готов, она принесла блюда господину Сато и отчеканила: «Запомните: я вас обслуживаю в последний раз». Тот, конечно, не перестал ходить на ланч, но за ее столик никогда не садился.

Юки вышла из кухни с подносом, уставленным тарелками. Господин Сато, все еще торчавший в дверях в ожидании столика, сверлил ее ненавидящим взглядом. Юки вызывающе посмотрела на него, и он отвел глаза. Вот в детстве хорошо было, усмехнулась про себя Юки: покажешь кому-нибудь язык, и тот поймет, что ты его в грош не ставишь. Жаль, что взрослые не придумали аналогичного способа.

Ставя чашки с кофе и тарелки на очередной поднос, Юки вспоминала события сегодняшнего утра — они были гораздо приятнее. В ее ушах звучали слова Исаму: «Дело не в фотоаппарате», а его глаза в этот миг говорили: «Дело в тебе». Он и раньше восторженно поглядывал на нее, но так, как смотрел сегодня, — никогда. Сердце Юки забилось в волнении: как он обнял ее за плечи. Как близко они стояли друг к другу. А как он произнес эти слова: «Я целыми днями о тебе думал». Они особенно ее тронули, ведь и она там, в деревне, о нем часто думала. Да, Юки грустила о дедушке, хлопотала над бабушкой, и все же Исаму не выходил из ее головы. Если бы он поехал с ней, какое впечатление произвели бы на него зеленые рисовые чеки, бабушкины цветы, похожие на пурпурные фонарики, понравилась бы ему деревянная детская горка, построенная дедушкой, полюбовался бы он симпатичными зябликами, прыгающими в бамбуковой клетке на соседнем дворе? Беседуя с господином Кимурой, тоже приехавшим на похороны, она вдруг подумала: жаль, что нет здесь

Исаму. Он бы познакомился с мужем тети Айи, и они легко бы нашли общий язык.

Когда сегодня утром Исаму притронулся губами к ее руке, можно было сесть рядом с ним и сказать: «Я тоже думала о тебе целыми днями». Но надо сдерживать свои эмоции, одернула себя Юки, ведь я не собираюсь ни в кого влюбляться. Она поставила поднос на стол, за которым сидели две женщины — несомненно, мать и дочь, похожие друг на друга как две капли воды. У их ног стояли огромные бумажные пакеты: очевидно, все утро ходили по магазинам. Юки спросила их, не желают ли они заказать еще чего-нибудь. Они отрицательно покачали головами и приветливо улыбнулись. В мимике — то же абсолютное сходство. Юки пошла к другому столику. Да, мне нужна дружба, а не любовь, повторяла она про себя. Исаму — мой лучший друг, и большего мне не надо. У всех любовных историй печальный финал, а я горя хлебнула уже более чем достаточно.

Вернувшись домой, Юки обнаружила на двери своей комнаты записку, приклеенную кем-то из соседей: «Звонил Исаму, просил перезвонить ему». Она сунула записку в карман и тут увидела плоский квадратный пакет, лежащий на полу у двери, — там, где хозяйка пансиона всегда оставляет почту. Войдя в комнату, Юки внимательно осмотрела пакет. Обратный адрес не был указан. Она разорвала обертку — большой альбом, ярко-голубая обложка. Он имеет какое-то отношение к маме! Цвет обложки — один из самых любимых ее цветов. Да, у нее, кажется, был такой альбом для карандашных рисунков и акварелей.

Юки раскрыла альбом где-то на середине и увидела рисунок: парк, у фонтана маленькая девочка в соломенной шляпке кормит голубей, длинная розовая лента шляпки развевается по ветру. Юки почти физически ощутила легкое прикосновение этой ленты к шее. Она надевала ее, отправляясь с мамой на прогулку в парк. Юки подняла с полу обертку бандероли: марки погашены два дня назад, на почтовом штемпеле значится Осака — в западной его части находится офис отца.

Хидеки сообщили о смерти его бывшего тестя. Дядя Сабуро послал ему телеграмму еще до приезда Юки. «Он был наш зять, — сказала бабушка, — и нехорошо получится, если он узнает о смерти Такео от посторонних людей. Если мы не известим его, то поставим в глупое положение. Люди подумают, что после смерти Шидзуко и при новой жене он стал относиться к нам настолько неуважительно, что мы решили его вычеркнуть из нашей жизни. Потому и ничего ему не сообщили. А я не хочу, чтобы о нем шла такая молва».