Исповедь. Пленница своего отца

Лидия Гуардо и Жан-Мишель Карадек

Исповедь. Пленница своего отца

Предисловие

Тридцать лет непроглядного мрака, жизнь под гнетом животного ужаса, запредельной усталости, неведения и… невыносимого равнодушия окружающих. Вашему вниманию предлагается рассказ француженки, которая в конце шестидесятых годов прошлого века, будучи пятилетним ребенком, попала под абсолютную власть зверя в человеческом обличье, прошла все круги ада, ежедневно подвергаясь сексуальному насилию, и освободилась от кошмара только после смерти монстра в 1999 году. Поражает в этой истории не столько то, что Старик, как назвала его в своей книге Лидия, был ее отчимом, незадолго до описываемых событий освободившимся из длительного тюремного заключения; и не столько то, что женщина прожила ТАК большую часть своей жизни, родив от своего тирана шестерых детей. И даже не то, что, стоя у его свежевырытой могилы, она почувствовала не радость и облегчение, а черную пустоту, едва не уложившую ее в землю рядом с мучителем. Труднее всего поверить в то, что все эти годы вокруг постоянно находились люди, которые НЕ МОГЛИ НЕ ЗНАТЬ о том, что происходит рядом с ними. Люди, нередко отходящие ко сну под душераздирающие вопли девочки, которую никто на этом свете не смог защитить.

Несмотря на то что сейчас Лидии более сорока лет, она остается той же беспомощной раздавленной девочкой, не умеющей толком читать, писать, улыбаться и… жить. Крохотную надежду оставляет то, что рядом с ней теперь находятся добрые друзья и дети, которым тоже пришлось зализывать не одну рану. Может быть, обретя настоящую семью, Лидия научится быть хоть чуточку счастливее и поймет, что сладкий йогурт — не единственное, ради чего стоит дышать. Но даже в самых благоприятных условиях ей, увы, никогда не забыть шипение кислоты на своей онемевшей от побоев коже, грубый голос Старика, невыносимую тяжесть его тела.

Роман «Исповедь. Пленница своего отца» написан со слов Лидии Гуардо ее добрым приятелем, журналистом и писателем Жаном-Мишелем Карадеком, сохранившим детскую манеру изложения своей подруги. Именно этот незамысловатый стиль с его непосредственностью подчеркивает тот факт, что на протяжении долгих лет своего жуткого заточения женщина не осознавала чудовищности происходящего, а лишь догадывалась о том, что «это не совсем нормально». И опять невозможно поверить, что никто не спас, не помог, не открыл глаза, не протянул руку.

Вы держите в руках книгу ужасов, произошедших в реальной жизни и… книгу-упрек, горький упрек тем, кто мог вмешаться, но не сделал этого.

Из уважения к принципу невмешательства в частную жизнь имена некоторых персонажей были изменены.

1

Когда катафалк заехал во двор, собаки залились лаем. Я высунулась из окна, чтобы посмотреть, правильно ли грузовичок поставлен под навесом, и подумала, что если эти недотепы из похоронного бюро по неосторожности заденут и поцарапают его, то Старик устроит мне взбучку. Однако тут же мысленно сказала себе: «Ну ты и дура — тебе ведь больше ничего не грозит!»

Да, мне уже ничего не грозило, потому что в этом катафалке лежал не кто иной, как сам Старик. Он был мертв. У меня к глазам подступили слезы. Я начала нервно всхлипывать, слезы потекли по щекам и стали капать на мое красивое черное платье. Я вытащила салфетку и вытерла себе руки, а затем и все лицо.

Рядом со мной стояла Марианна. У нее в глазах — ни слезинки. Она смотрела, как водитель катафалка маневрирует, пытаясь расположить автомобиль прямо перед входом в дом.

— Почему ты плачешь, Лидия? Ты что, боишься, что этот мерзавец возьмет и поднимется из гроба?

Я зарыдала еще сильнее. Сквозь слезы я увидела — хотя и очень смутно, — что Марианна улыбается, и почувствовала нарастающие болезненные ощущения в груди, животе и голове, которая обычно начинает болеть каждый раз, когда к моим вискам приливает кровь.

Старушка, изображая из себя убитую горем вдову, о чем-то спорила с людьми из похоронного бюро. Она медленно ходила туда-сюда маленькими шажками, качая головой с таким видом, будто на нее обрушились все несчастья мира. Это вызвало у меня такое раздражение, что я даже перестала плакать. Мальчики, собравшись вокруг катафалка, стояли спокойно и не издавали ни звука — кроме двух малышей, толкавшихся локтями и хихикавших.

Я подумала, что о них позаботится Марианна.

Я же наложу на себя руки. Старик перед смертью заставил меня пообещать ему, что я поступлю именно так.

Мне вдруг стало очень холодно: спину — да и все туловище — охватил озноб. Вся моя плоть напряглась, как у кота, сильно выгнувшего спину. Нет, не вся — кроме рук. На них, под черной материей, поверхность кожи была очень гладкой, с круглыми розовыми пятнами от заживших ожогов. Когда я проводила по этой коже ладонью, то чувствовала след от каждой капли растекшейся по коже кислоты.

Я закрыла глаза и снова увидела мысленным взором, каким внимательным был его взгляд и как сосредоточенно он сжимал губы под своими пышными усами, когда осторожно наклонял бутылочку, стараясь не пролить понапрасну ни одной капли. Он крепко держал мою руку, хотя в этом и не было необходимости. Я сжимала зубы, стараясь не стонать, не шевелиться, стойко переносить боль, причиняемую мне кислотой, и наблюдала за тем, как от моей кожи устремляется вверх едкий парок. Я кричала лишь где-то глубоко внутри себя, чтобы не доставлять ему удовольствия видеть, что я не могу терпеть, а вот слезы удержать не могла, и они текли из моих глаз ручьем помимо моей воли.

Он умер днем раньше.

Утром я поехала навестить его в больницу города Мо, чтобы отвезти кое-какие вещи, которые он, вопя, требовал у меня при каждом моем визите. Врачи не выказывали оптимизма и предупреждали, что, возможно, ему придется отрезать ногу. Медсестры избегали не только заходить к нему в палату, но даже приближаться к ее двери. Ему хотелось покинуть эту больницу, однако он был слишком слаб для того, чтобы это сделать. Я об этом знала и этим пользовалась.

Он на чем свет стоит ругал «этих проклятых врачей, которые хотят разрезать его на две части, и этих мерзавок медсестер, которые даже не появляются, когда он их зовет», а я тем временем ликовала, видя, как он лежит в постели — слабый, беспомощный, измученный диабетом.

Неделей раньше он неожиданно грохнулся наземь (как тогда показалось, замертво), и мы уже собрались звонить в похоронное бюро. Чтобы уложить его на носилки, потребовались усилия четырех человек. Он взвыл, едва мы к нему прикоснулись, и стал орать на меня и детей. В похоронное бюро мы, конечно, звонить не стали, а Старика уложили на грузовую платформу грузовичка, и я отвезла его в больницу, в отделение неотложной помощи.

В тот день, прежде чем войти в больничную палату, я сделала глубокий вдох и лишь затем открыла дверь, не постучав. Я не собиралась церемониться! В палате царил полумрак: шторы были задернуты, а лампы выключены. Он лежал на кровати абсолютно голый: измятая простынь сползла на пол. Первое, что бросилось мне в глаза, — дряблый орган, свисающий между разведенных в стороны ног. Его член был похож на огромного слизняка, пытающегося проползти у него по промежности. «Вот так зрелище для медсестер!» — невольно подумалось мне.

Я подошла ближе и только тут заметила, что руки ему привязали к краям кровати при помощи ремней и кожаных наручников. Такой его вид — он лежал абсолютно неподвижно, с закрытыми глазами, с раскиданными в стороны ногами, с привязанными руками — подействовал на меня шокирующе. Я положила принесенные вещи на столик и подошла еще ближе к кровати, стараясь при этом держаться подальше от его ног: этот злобный человек вполне мог ни с того ни с сего лягнуть меня.

Я наклонилась над его лицом. Он спал. Рот был приоткрыт, а на кончиках длинных усов виднелась прилипшая к ним слюна. «Эта свинья наверняка сопротивлялась, и доктору пришлось впиндюрить ему немалую дозу, чтобы можно было его связать!» — подумала я. Убедившись визуально, что кожаные наручники обхватывают его запястья достаточно плотно, я машинально потерла свои собственные, на которых еще остались следы после того, как он связывал меня в последний раз.