Человек-тело (СИ)

Моя голова поникла, лицо стало хмурым, сосредоточенным.

— И долго мне придется ждать, пока он умрет? — с грустью спросила я.

— Да нет, не очень, — пожал плечами Бес, опрокинув чашку на блюдце, встав с кухонной табуретки и отшвырнув ее так, что она упала, какое-то неясное время покачавшись на ножках, будто раздумывая, падать ей или нет… — Ты ведь поможешь ему в этом, — закончил он.

Так, слово за слово, шутка за шуткой и был озвучен этот грандиозный план. Оказывается, Бес навел за ночь справки инетом о писателе и выяснил, что этот человек является настоящим долларовым миллионером: он владеет трехкомнатной квартирой на Сретенке и дачей в ближнем Подмосковье, а наследников у него нет никаких.

— Ловко устроился кое-кто, — приговаривал Бес, разгуливая по комнате и хлопая кулаком в ладонь. — Надо бы этого кое-кого слегка потрясти.

План был прост и изящен. Фишка была еще и в том, что в план входила реабилитация, давняя моя мечта. Я крепко сидела на дряге, а слезть с герыча самостоятельно не может никто.

Это произошло со мной в первый же мой месяц в Москве. В медулище был ваник, единственный парень в нашей группе, все остальные были чиксы. Я понравилась ему, и это меня очень даже подняло в рейтинге. Он был так себе бикасик, но многие по нему сохли, и я страхалась с ним, чтобы досадить им. Шлюбовник он был слабый, дондонил вельми паршиво, кончал неизменно в простынь, на живот или на спину, даже когда мне было можно: так боялся, что залечу. И он был дилером. Слово за слово — присела я на геракла. В руки Беса легла уже конченной, он подобрал меня на приходе, на подъеме, я прожила у него два дня, будто бабочкой порхая, а на третье утро началась ломка.

Деньги у меня к тому времени кончились. Хотя я и тянула с отца изрядно, чтобы оплатить дозы, а родители думали, что я плачу за квартиру, хоть я уже три месяца как переселилась в общагу училисща, да еще придумывала отцу, что купила зимнее пальто, а сама наоборот — продала соседке по комнате теплые сапожки, и все для только того, чтобы оплачивать дозы.

Бес утром проснулся, увидел, какой у меня трясун. Дыры на венах он и раньше видел, конечно, потому что раздевал и купал меня за эти дни много раз, но я говорила, что сдаю кровь от бедности. Он лишь покачал головой и спросил телефон дилера. Сам с ним стретился, сам дозу принес. И невдомек ему было, что дилер мой шлюбовник.

[На полях: «Ну, положим, я это сразу понял, девушка: сначала по твоим глазам, потом — по его. Но не имеет это никакого значения.»]

Бывший, конечно, на тот момент. Потому что, как стретила я Беса, многое в моей жизни стало бывшим. Счастье ты мое, несчастье! Любовь и боль моя!! Горюшко ты мое!!!

С того самого момента, как его молниеносные руки подхватили меня на тротуаре, как я почувствовала его электрические, словно угри, руки, и до вот этой самой минуты, когда я сижу в комнате, а он сидит в своей, за стеной, и я жду, с нетерпением жду его — неужели и сегодня ночью он ко мне не придет? — с того самого момента и на всю жизнь я безнадежно и сладко люблю этого страшного человека.

— И еще, — добавил он, вернувшись к кухонному столу, опрокинув свою чашку и разглядывая натеки кофе внутри, — я буду вынужден немного поучить тебя хорошим манерам, как Пигмалион Галатею. В качестве его невесты тебе придется притвориться занимательной, трагической и трогательной девушкой.

— Намано! — сказала я. — Невеста-гневеста.

— И от таких вот словечек избавиться. Давай за каждое такое словечко, вроде «намано», я буду очень больно щипать тебя за всякие мягкие местечки, очень больно, как настоящий гусь.

— Прикольно! — сказала я, зная, что будет, и Бес немедленно ущипнул меня за жопку так, что остался синяк.

Много было потом таких синяков на всей мне, пока я не престала говорить «намано» и даже «нормально», откуда это словечко произошло, тоже перестала говорить.

— Замечательно! — поправилась я, разглядывая, что там у него получилось на дне кофейной чашки, — это мне пригодится, когда я буду поступать в театральное.

— Вот и проявишь свой актерский талант, — ласково сказал Бес. — И еще одна вещь. Наш писатель очень любит девушек, и тебе придется соответствовать этому имиджу.

— Кто ж не любит девушек?! — воскликнула я. — Если наш писатель, конечно, не гей.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Девушек. Де-ву-шек.

— Целочек, что ли?

— Правильно мыслишь.

— Где ж я тебе возьму целочку, друг мой? Целочку мою мышки в охотничьей хижинке подъели.

— Вот это как раз и не проблема! — весело сказал Бес, впервые за все утро посмотрев мне в лицо, я это точно заметила. — Целочку тебе поставят в институте косметологии. Гименопластика это называется. Стоит пятьсот баксов. Тоже из наследства писателя возьмем. Это очень важно, девушка. Вот здесь, — он похлопал пальцами по лаптопу, опять отправившись на прогулку по комнате, — я прочитал повесть о старике и девочке. Невинность, юность и непорочность — это просто его мечта, как я понимаю. Его безумная ночная фантазия. Это как раз то, чем мы соблазним дедушку наверняка, — и он вскинул голову, маленький, необычайно красивый мой человечек, и лучезарно улыбнулся.

Как же ценна, как люба мне любая его улыбка, что в мою сторону светит! Не любит он меня. Не полюбит никогда, есть у меня такое чувство. Ну и пусть, пусть! Главное в моей жизни — это быть с ним. Просто — всегда, до самого конца его жизни быть с ним.

4

Пятьсот баксов были выброшены зря, также как и ужас, испытанный мною перед операцией. Все вышло само собой: писатель в любом случае бы трахнул меня, в любом случае бы женился на мне.

— А давай ты будешь на свадьбе свидетелем с моей стороны? — для прикола предложила я Богу, но он отказался.

Жаль. Это было бы весело, я люблю заморачивать реальность. Свидетелем были бывшая блядь писателя и его друг Барбошин. Блядь предостерегала меня насчет пьянства молодого мужа. Барбошин, Барбарискин этот, увещевал беречь его друга и не знакомить его с моими подружками, поскольку (он покачал пальцем с хитрой стариковской рожицей) друг его еще тот ловелас.

Техника секса у ловеласа всамделе великолепна, он словно циркач на пенсии. Думаю, что женщина, вкусившая этого мастера один раз, будет помнить его всю жизнь и не раз возвращаться к нему.

Дело не в виртуозности поз: мой юркий мелкий Бес владеет камасутрой не хуже мужа, но в ласках писателя, в играх, которые он бесконечно придумывал, была какая-то особенная интеллектуально-духовная составляющая.

Вот, например, такая игра, писатель называл ее «секс по-христиански». Самое странное, что православная моя сущность ничуть не была возмущена таким вот богохульством.

Наша прекрасная религия гласит: как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы ними поступайте. И вот, придумал писатель такую игру. Игра состоит из многих взаимных ходов. Каждый играющий делает другому то, чтобы он хотел, что тот сделает ему. Например, мужчина сжимает пальцами соски девушки, ласкает их круговыми движениями, нежно пощипывает. Девушка в ответ делает то же самое с сосками мужчины. Теперь ее ход. Например, она засовывает палец мужчине в рот, и это значит, чтобы он сделал ей то же самое.

Я не сразу поняла, что суть этой придумки писателя заключается в том, он хотел раскрутить меня на некоторые примочки, которые были мне противны. Я же должна была делать ответные ходы! И вот, начнет писатель сосать мне пальцы на ногах или того хлеще — язык мне в жопку засунет… Так и приходилось делать ответные ходы, потому что проиграфший [9] получал страшное наказание: с того самого момента, когда он не мог сделать ответный ход, партнер прекращал секс с ним и кидал его возбужденным, додрачивать руками. Слава Богу, до этого ни разу не дошло.

[На полях: «Убью тебя, сука, едва ты объявишься. На самом деле убью. Выходит, я после этого целовал твои говняные губы? Язык, который перелопачивал каловые массы этого человека?»]